Дом дневной, дом ночной

На нашей террасе стоял Р. и показывал рукой на небо. Над горами висела радуга. Она застыла, раскорячившись, прямо над нашей машиной, будто только что ею разродилась.

ЗАПАХ

Все плохое происходит зимой. Зимой Р. попал в аварию. На белом горном вираже его занесло, и он столкнулся с грузовиком. Ударился головой о руль, сломал нос. Длинный никелированный передок нашей машины спас ему жизнь. В таких случаях принято говорить: обошлось.

Однако ж не обошлось. С тех пор Р. стал ощущать странный запах, хотя нос у него сросся правильно, и уже не было заметно швов. Р. говорил, что этот запах появляется внезапно, накатывает волнами, с разной силой. Острее всего он его чувствовал в одном месте — на спуске к пруду. Там росла крапива, а в ней — ясень, и Р. обнюхивал листья крапивы и кору дерева, но ничего там не находил. Он подумывал даже, что, возможно, это от воды так тянет — ни хорошо, ни плохо, чем-то сладковатым и чуточку терпким. Но и вода была ни при чем. Как-то раз он обнаружил этот запах в рюмке коньяка. Потом в кофе и на свитере, который залежался в шкафу среди зимней одежды. В конце концов Р. осознал, что этот запах присущ не вещам, не предметы его источник, что у него, собственно говоря, нет источника, он лишь на миг пристает к вещам, единожды, да и то случайно, и поэтому так трудно дать ему название. Он ни на что не похож, сказал раз мне Р., а потом ему показалось, что совсем наоборот, что он присутствует и во всех других запахах, и сломанный нос, искромсанные обонятельные клетки стали к нему более восприимчивы, открыли его и навсегда запомнили. И именно это самое неприятное — не знать, как назвать то, что ощущаешь собственным носом, что заставляет тут же обратить внимание на момент, в котором пребываешь. Мучительно — не находить места некоему явлению в череде других явлений, не понимать его, не уметь объяснить. Так пахнут некоторые насекомые, оставляющие на ягодах свой след. Такой запах исходит от лезвия ножа, режущего помидор. Таков запах бензина, смешанного с душком заплесневелого сыра. Моих старых духов внутри немодной сумочки. Железных опилок, карандашного грифеля, нового компакт-диска, поверхности оконного стекла, просыпанного какао.

Поэтому мне доводилось замечать, как Р. частенько бросал то, чем занимался, и принюхивался. Его лицо становилось сосредоточенным. Он обнюхивал свои ладони, а то вдруг, прервав разговор, начинал нюхать оторванную пуговицу. Или же растирал в пальцах листочки полыни, и ему уже казалось, что вот, нашел! Но это всегда было не то.

Мы оба догадывались, что это запах смерти. Что Р. ощутил ее тогда, когда его машина врезалась в трейлер, в то невероятно короткое мгновение, когда все может случиться и ничто нельзя отвратить, в момент огромных возможностей, в долю секунды, которая чревата любыми последствиями, как грамм материи, который вот-вот породит атомный взрыв. Так тогда пахнет, и это и есть смерть.

Р. боялся, что теперь уже всегда будет ее чувствовать. Никогда не выедет беззаботно на заснеженный серпантин между Валбжихом и Едлиной, не побежит сломя голову через перекресток у Центрального вокзала, даже не станет есть без разбору мои блюда из грибов. Он это знал, а я знала, что он знает.

ВИДЕНИЕ КЮММЕРНИС, РАССКАЗАННОЕ ЕЮ В «HILARIA»

Ego dormio cum ego vigilat.[10]