Дом душ

Сидя у камина, Кларк заново пытался представить себе все рассказанное, и вновь разум его съежился и отшатнулся прочь, в ужасе перед зрелищем подобных кошмарных, неописуемых явлений, как бы пришедших к власти и торжествующих над человеческой плотью. Перед ним простиралась зеленая лесная дорога, длинная и сумрачная, такая, какой описывал ее его приятель; он видел колышущуюся листву и трепещущие тени на траве, видел солнце и цветы, и там, впереди, далеко-далеко – две фигуры, идущие навстречу. Одна была Рэйчел, но кто же вторая?

Кларк изо всех сил старался не верить ничему из этого, однако же в конце рассказа, который записал в своей рукописи, он поставил слова:

ET DIABOLUS INCARNATUS EST.

ET HOMO FACTUS EST.[62]

III. Город воскрешений

– Герберт! Боже милосердный! Возможно ли?!

– Да, мое имя – Герберт… Кажется, ваше лицо мне знакомо, но я не помню вашего имени. У меня с памятью что-то странное.

– Как, вы не помните Вильерса из Уодхема[63]?

– Да-да, как же, как же! Прошу прощения, Вильерс, я не подозревал, что прошу милостыню у старого товарища по колледжу. До свидания.

– Дорогой мой, куда же вы? Я живу тут неподалеку, но пока мы туда не пойдем. Вы не против, если мы немного прогуляемся по Шафтсбери-Авеню? Но, Герберт, ради всего святого, как вы дошли до этого?

– О, это долгая история, Вильерс, долгая и весьма странная. Но вы можете ее выслушать, если вам угодно.

– Да-да, идемте же! Возьмите меня под руку, вы, кажется, не очень здоровы…

И странная парочка медленно побрела по Руперт-стрит: один – в грязных, жутких на вид лохмотьях, второй в стандартном обличье светского господина: подтянутого, лощеного и явно весьма обеспеченного. Вильерс только что вышел из ресторана после отличного ужина, состоящего из множества блюд, который он запил чрезвычайно уместной бутылочкой кьянти и, будучи в том расположении ума, в котором пребывал почти постоянно, ненадолго задержался у дверей, окидывая взглядом тускло освещенную улицу в поисках таинственных происшествий и загадочных людей, коими лондонские улицы кишат ежечасно и повсеместно. Вильерс с гордостью почитал себя знатоком всех темных лабиринтов и закоулков лондонской жизни, и в этом неприбыльном исследовании проявлял рвение, достойное более серьезного применения. Итак, он стоял под фонарем, разглядывая прохожих с нескрываемым любопытством и с серьезностью, свойственной лишь людям, привычным сытно кушать, как раз сформулировал в уме афоризм: «Лондон называют городом встреч; но он не просто город встреч, он город воскрешений», как вдруг эти его размышления были прерваны жалобным нытьем из-за плеча: кто-то клянчил милостыню. Он обернулся в некотором раздражении – и был потрясен, оказавшись лицом к лицу с воплощенным доказательством своей несколько деланной премудрости. Перед ним, с лицом, искаженным и обезображенным нищетой и невзгодами, с телом, еле прикрытым засаленными лохмотьями с чужого плеча, стоял не кто иной, как его старый приятель, Чарльз Герберт, поступивший в колледж в тот же день, что и он сам, тот, с кем они провели вместе двенадцать веселых и насыщенных триместров. Разница занятий и изменение интересов прервали их дружбу, и в последний раз Вильерс виделся с Гербертом шесть лет тому назад; теперь он смотрел на эту человеческую развалину с печалью и ужасом, к которым примешивалось определенное любопытство: что же за грустное стечение обстоятельств довело его до столь жалкого состояния? Вильерс испытывал сострадание, но вместе с тем еще и восторг любителя всяческих загадок, и мысленно поздравлял себя с тем, что так удачно задержался постоять перед рестораном.

Некоторое время они шли молча, и не один прохожий глазел в изумлении на непривычное зрелище: прилично одетого джентльмена, ведущего под руку несомненного бродягу. Заметив это, Вильерс свернул на неприметную и безлюдную улочку в Сохо. Тут он повторил свой вопрос.

– Ради всего святого, Герберт, как же так вышло? Я всегда был уверен, что вы займете видное положение у себя в Дорсетшире. Неужто отец лишил вас наследства? Быть того не может!

– Да нет, Вильерс. Я вступил в права наследства после кончины моего бедного батюшки – он умер через год после того, как я окончил Оксфорд. Он был очень хорошим отцом, и я искренне оплакивал его смерть. Но вы ведь знаете, каковы молодые люди: несколько месяцев спустя я приехал в город и принялся вращаться в местном обществе. Разумеется, я был вхож в лучшие дома, и мне вполне удавалось безобидно наслаждаться жизнью. Разумеется, я немного играл – но никогда не делал крупных ставок, а на скачках мне иной раз даже удавалось зарабатывать. Пустяки, всего по нескольку фунтов – однако ж этого хватало на сигары и прочие мелкие радости жизни. Но на второй год все пошло кувырком. Вы ведь слышали о моей женитьбе?

– Нет, ничего об этом не знаю.