Дом, где разбиваются сердца

Все-таки Дом, где разбиваются сердца, с Батлером и Бергсоном и Скоттом Холдейном рядом с Блейком и другими более великими поэтами на своих книжных полках (не говоря уж о Вагнере и тональных поэтах), не был окончательно ослеплен тупым материализмом лабораторий, как это случилось с остальным некультурным миром. Но так как он был Домом праздности, то страдал ипохондрией и всегда гонялся за способом излечения. То он переставал есть мясо (но не по веским причинам, как Шелли, а стараясь спастись от страшилища, называемого мочевиной), то разрешал вам вырвать все свои зубы, чтобы заговорить другого дьявола, под названием пиорея. Дом был суеверен, привержен к столоверчению, к сеансам материализации духов, к ясновидению, к хиромантии, к гаданию сквозь магический кристалл и тому подобному, и притом в такой степени, что можно было задуматься: процветали ли так когда-нибудь в мировой истории предсказатели, астрологи и всякого рода врачи-терапевты без дипломов, как они процветали в ту половину столетия, когда оно уже уходило в небытие. Дипломированным врачам и хирургам нелегко было соревноваться с недипломированными. Они не умели при помощи уловок актера, оратора, поэта и мастера увлекательного разговора воздействовать на воображение и общительность обитателей Дома. Они грубо работали устарелыми методами, пугая заразой и смертью. Они предписывали прививки и операции. Если можно было вырезать из человека какую-нибудь часть, не погубив его при этом (без необходимости),- они ее вырезали. И часто человек умирал именно вследствие этого (без необходимости, разумеется). От таких пустяков, как язычок в глотке или миндалины, они переходили к яичникам и аппендиксам, пока наконец внутри у тебя уже ничего не оставалось. Они объясняли вам, что человеческий кишечник слишком длинен и ничто не может сделать сына Адамова здоровым, кроме укорочения пищеварительного тракта, для чего надо вырезать кусок из нижней части кишечника и пришить его непосредственно к желудку. Так как их механистическая теория учила, что медицина есть дело лаборатории, а хирургия - дело столярной мастерской, а также что наука (под которой они разумели свои махинации) столь важна, что незачем принимать в соображение интересы какого-либо индивидуального существа, будь то лягушка или философ, и того менее учитывать вульгарные пошлости сентиментальной этики, ибо все это ни на миг не может перевесить отдаленнейшие и сомнительнейшие возможности сделать вклад в сумму научного познания, - то они оперировали, и прививали, и лгали в огромном масштабе. И требовали при этом себе законной власти - и действительно добивались ее - над телом своих сограждан, какой никогда не смели требовать ни король, ни папа, ни парламент. Сама инквизиция была либеральным учреждением по сравнению с главным медицинским советом.

КТО НЕ ЗНАЕТ, КАК ЖИТЬ, ДОЛЖЕН ПОХВАЛЯТЬСЯ СВОЕЙ ПОГИБЕЛЬЮ

Обитатели Дома, где разбиваются сердца, были слишком ленивы и поверхностны, чтобы вырваться из этого заколдованного терема. Они восторженно толковали о любви; но они верили в жестокость. Они боялись жестоких людей; но видели, что жестокость по крайней мере действенна. Жестокость совершала то, что приносило деньги. А любовь доказывала лишь справедливость изречения Ларошфуко, будто мало кто влюблялся бы, если б раньше не читал о любви. Короче говоря, в Доме, где разбиваются сердца, не знали, как жить, и тут им оставалось только хвастаться, что они, по крайней мере, знают, как умирать: грустная способность, проявить которую разразившаяся война дала им практически беспредельные возможности. Так погибли первенцы Дома, где разбиваются сердца; и юные, невинные, и подающие надежды искупали безумие и никчемность старших.

ВОЕННОЕ СУМАСШЕСТВИЕ

Только те, кто пережил первосортную войну не на передовой, а дома, в тылу, и сохранил при этом голову на плечах, могут, вероятно, понять горечь Шекспира или Свифта, которые оба прошли через такое испытание. Слабым по сравнению с этим был ужас Пера Гюнта в сумасшедшем доме, когда безумцы, возбужденные миражем великого таланта и видением занимающегося тысячелетия, короновали его в качестве своего нумератора. Не знаю, удалось ли кому-нибудь в целости сохранить рассудок, кроме тех, кому приходилось сохранять его, потому что они прежде всего должны были руководить войной.