Дом, где взрываются сердца

— А я медицинский. — Элла отхлебнула коктейль и поудобнее устроилась на мягком стуле, провела наманикюренным ногтем по расплескавшейся на полировке стола жидкости — получилась едва видимая прямая линия. — Три года назад.

— Ты больше на студентку похожа.

— Льстишь. Я уже старая дева, — улыбнулась она. — Знаешь, грезила клятвой Гиппократа. Врачебные подвиги манили. Это кому надо?

— Кому-то надо.

— Никому ничего не надо, — она махнула рукой. — Работала в поликлинике. Деньги — сам понимаешь какие. Вспомнила, что владею английским без словаря. И компьютером. Устроилась в фирму. Повезло мне сильно.

— Денег много платили?

— Не в этом счастье… Шеф голубой попался.

— И…

— Не понимаешь? Ему девочки не нужны были. Так что я еще могла побыть романтичной барышней. Пока фирма не сгорела.

— А сейчас?

— Подрабатываю в одной клинике… А ты, значит, журналист.

— Он самый.

— Криминальная эротика?

— Инопланетные новости. Вести с фронтов борьбы с барабашками. Сообщения с передовых шабашей.

— Понятно. Шизуха.

— Верно. Как мой шеф говорит, шизуха, порнуха и чернуха — три кита современной журналистики.

— И что — с детства писал об этом?

— Нет. До тарелок в одной крупной газете был обозревателем по детскому воспитанию и по моральным проблемам семьи.

— Специалист?

— Да какой специалист? Ни шиша не понимал я в этих семейных проблемах. И в воспитании. Знаешь, моими статьями зачитывались старые ведьмы и молодые вертихвостки. Я получал пачки писем от них, некоторые были исповедальные. Сперва отвечал, потом плюнул, зная, что от любимца публики до ее врага — один шаг.

— А теперь пишут?

— Еще как. Большей частью шизофреники, общающиеся с Сириусом посредством пейджера.

— В общем, жизнь у тебя содержательная, — улыбнулась Элла.

— Да вообще не жалуюсь, — он смутился, поняв, что опять начинает говорить лишнее.

— Ты не женат. Живешь в пустой квартире. Обожаешь порядок, — перечисляла Элла. — Правильно?

— Правильно.

— Разведен?

— Разведен, — вздохнул Валдаев.

— Жена убежала с «новым русским», прихватив дочку.

— Почти. Только не дочку, а сына. Что, на лице написано?

— Написано, — засмеялась она.

Он отвел глаза, внутренне зажавшись, но она положила свою узкую ладонь на его мягкую, давно не знавшую физической работы и редко державшую что-то тяжелее, чем авторучка, руку.

— Не обижайся, — от ее улыбки теперь исходило тепло. — Я не люблю боровов на «фордах». Это нестандартно?

— Действительно.

— Надо идти против толпы. Хотя бы в душе…

В общем и целом вечер удался на славу. Они засиделись в баре. Потом шли по ночному, сверкающему огнями элитных магазинов столичному центру. В этом сверкании было что-то от сияния дорогих елочных игрушек. И Валдаев ощущал, будто вместе с Эллой оказался внутри такой игрушки — необычайно сложной, наполненной звуками, людьми. В городе сейчас не ощущалось обычной его враждебности. И настроение в этот прекрасный, теплый вечер у Валдаева было несвойственно ему приподнятое и вместе с тем привычно мечтательное. И внутри жило ожидание чуда.

Но чуда не произошло.

— Спасибо за прекрасный вечер, — улыбнулась Элла у дверей ее квартиры.

— Спасибо и тебе, — он замялся. В нем была надежда, что она скажет — заходи.

Но она сказала еще раз:

— Спасибо, Валера, — а потом добавила: — До свидания.

Он мысленно обругал себя болваном и набрал воздуху, чтобы напроситься на кофе. Но не напросился. Его воля теперь походила на муху, попавшую в клей. Эта воля трепыхнулась, пытаясь воспарить из этого клея неуверенности к вершинам наглости, где все можно, где живут сила и самоуверенность и где просто и беззаботно овладевают женским расположением. Но его вновь ржавыми кандалами сковала мысль, которая посещала его обычно: с такой девушкой так не поступают.

— Мы еще увидимся, — мягко произнесла Элла и провела ладонью по его щеке, от чего сердце подпрыгнуло в его груди. — Как-нибудь, когда буду посвободнее, — добавила она, и было ясно — сказано для того, чтобы показать: ловить, мальчик, тебе нечего.

— Да, обязательно, — сбиваясь, произнес он. — Да… Я позвоню.

Дверь захлопнулась, сразу отрезав его от праздника.

Он вздохнул и сбежал по лестнице вниз.

Ладно, ничего, без особого успеха успокаивал он себя. Главное, это был его вечер. Ему было хорошо. И не беда, что не было продолжения. Наоборот, постельная вторая серия все бы испортила. Перешагнув через эту грань, он бы сразу, как бывало не раз, утонул бы в тине взаимоотношений, взаимопретензий, постепенно связь стала бы тягостной. Элла сказала — еще увидимся. Вежливо, тактично, таким тоном, который говорит о бессмысленности нового свидания. Ну и ладно. Он сказал — позвоню. И знал, что не позвонит. Ему не хочется слышать, как на той стороне провода зевают и вежливо что-то отвечают. Нет, проехали. Элла была еще одним прекрасным силуэтом, мелькнувшим за окном мчащейся в неизвестном направлении по сумеречной дороге машины его судьбы. Силуэт, скрывшийся за поворотом. Лучше забыть, отбросить…

Забыть? Он знал, что воспоминания об этом вечере будут остро болеть еще не одну неделю. Да еще периодически станут напоминать о себе, долго-долго, постепенно затухая.