Дом, где взрываются сердца

— Если бы да кабы… Напишите. Вообще, это к разговору не относится, Валерий Васильевич. Это не в пределах моей компетенции.

— А что в пределах вашей компетенции?

— А в пределах моей компетенции розыск гражданки Корсуниной Эллы Валентиновны… Валерий Васильевич, — проникновенно, как ксендз во время исповеди, произнес оперативник — видимо, этому искусству он обучался у майора Кучера. — Поверьте, если вы виноваты, рано или поздно это всплывет. Так что…

— Но я не виноват, — эти слова от частого повторения уже затерлись и все больше походили на неискренние…

На следующий день Валдаева вызвали в прокуратуру. Там его допрашивала женщина-следователь — въедливая, источающая ядовитую стервозность. Говорила она с ним куда более сурово, чем оперативник.

— Я не виноват ни в чем, — снова повторял Валдаев.

Больше всего он боялся, что его потащат к майору Кучеру, но тот пока не нарисовывался. Впрочем, Валдаев был уверен, что майор опять вынырнет в самый неподходящий момент, как черт из табакерки.

Чтобы отвлечься, Валдаев погрузился в работу. Он пытался уйти от грубой, неуютной действительности в искусственный мир слов, в белое безмолвие бумажных листов, расчерченное черными строками. Это был его мир. Он творил его по своему усмотрению. Он мог перетасовывать факты, жонглировать словами и событиями. Он был здесь хозяин, тогда как в реальной жизни он был лишь сорванным осенним листом, который гонит над землей ураганный ветер.

Он написал две статьи, до которых все руки не доходили уже третий месяц. Потом вернулся к тому, к чему не возвращался уже года три. В свое время в альманахе новой прозы «Знак препинания» он напечатал пару авангардистских рассказов. Валдаев никогда не увлекался прозой. Его вгоняло в тоску осознание того, что нужно на сотнях или десятках страниц передвигать вымышленных тобой героев. Он еще в юношестве пробовал силы в реалистических рассказах, и получалось, что со своими героями он не находит общего языка, поэтому они выходят вялыми, анемичными и по жизни бесполезными. Совсем другое дело — авангардная проза. Мысль течет плавно и не зависит ни от чего — ни от логики, ни от героев. Ты выплескиваешь накопившиеся чувства, страхи, тревогу в словах, ты отстраняешь их от себя, изучаешь, будто ученый-энтомолог загадочных насекомых. И все эти сковывающие тебя чувства будто перестают быть твоими, они утрачивают над тобой власть. Авангардная проза — это еще невозделанная нива новейших психиатрических методик.

Рассказики в «Знаке препинания» были восприняты в узких кругах в основном доброжелательно. Валдаева даже пригласили на фуршет, посвященный годовалому юбилею журнала. Там собралась самая разномастная публика. Прокуренная, с бегающими глазами и напористыми манерами продавщицы сельского пивного ларька поэтесса оттащила его в сторону и заявила, что внимательно прочитала его рассказы. «Это, конечно, не “Фауст” Гёте, но внимания заслуживает». И после этого затеяла с ним какой-то совершенно шизушный литературоведческий спор. Валдаев с трудом понимал, о чем идет речь, и только старательно надувал щеки и много-значительно поддакивал. В тот же вечер еще одна поэтесса — восторженная восемнадцатилетняя некрасивая дурочка — объяснилась ему, что, прочитав его рассказы, убедилась — Валдаев вполне может быть ее идеалом, и сам «идеал» в этот момент готов был провалиться сквозь землю. В процессе вечера она пару раз невзначай прижималась к нему телом, и он, ощущая ее прикрытую тонким свитером полную грудь, краснел. И сумел-таки отвязаться от нее. Это все проклятая стеснительность, поскольку кто-то другой не упустил бы случай. Но девчонка, как и все поэтессы, была немного не в себе, а такие особи всегда пугали его.

— Круто, старик, — оценил его рассказы на том вечере один литературовед. — Но глупо…

Позже Валдаев не возвращался к этому ремеслу. Оно для чокнутых, а ему хотелось казаться самому себе здравомыслящим, лишенным завиральных идей журналистом-прагматиком. Ему вовсе не хотелось ощущать себя частью той тусовки, где половина присутствующих созрела для смирительных рубашек. Он боялся снова садиться за стол и выплескивать на бумагу свои чувства и мысли, ибо боялся, что на определенном этапе не ты будешь владеть бумагой, а она овладеет тобой и все вываленное на нее вернется к тебе и ударит по сознанию. Такая проза — путь в дурдом.

Но сейчас, когда все вокруг него шло трещинами, осыпалось, разваливалось, он вдруг ощутил потребность усесться за новый авангардный рассказ. Ему хотелось переложить на бумагу часть пригибающей его к земле тяжести. Хотелось крепче ухватиться за реальность. Остановить сползание в зыбучий песок неопределенности и просто шизухи. Клин клином вышибают.

Он сидел за компьютером. Слова свободно ложились одно за другим. Название будто само собой возникло из той великой пустоты, где живут слова и идеи, — «Чугунный человек»…

Жалко, что журнал «Знак препинания» давно загнулся. Но Валдаев писал не для того, чтобы опуб-ликоваться, а потому, что не мог не писать.