Дом грез

Шурша на ходу белоснежной накрахмаленной манишкой, вошел Рудольф Уоттермен, и все общество спустилось в столовую.

Усевшись за стол, Джон поднял глаза, обнаружил, что сидит как раз напротив Аллегры Керр и уже не сводил с нее взгляда. Он прекрасно понимал, что вежливость обязывает его ухаживать за хозяйкой дома, но не мог с собой ничего поделать и просто сидел и любовался девушкой напротив. Она и впрямь была необычайно хороша какой-то странной внутренней красотой. В ее глазах словно мерцало бледное, капризное и неверное пламя, похожее на блуждающие огни, заманивающие путника в трясину.

Наконец Мейзи отвернулась к отцу и принялась рассказывать ему о приятеле, которого она в тот день встретила и о рассказанных им новостях. И тут, когда Джон получил наконец долгожданную возможность поговорить с Аллегрой, у него словно отнялся язык. Перехватив его умоляющий взгляд, девушка улыбнулась.

— О погоде, — подсказала она. — Еще можно обсудить последнюю театральную премьеру или заняться подбором общих интересов. Последнее беспроигрышный вариант.

Джон рассмеялся.

— Не потому ли, что в крайнем случае всегда можно сойтись на том, что мы оба обожаем собак и не любим кошек?

— Разумеется, — серьезно ответила Аллегра.

— Я слышал, что очень удобная тема для разговора — катехизис.[1]

— О да! Но, к сожалению, я в нем не сильна.

— Я тоже, — признался Джон.

— Лучше вам его подучить. Чтобы нарушать правила, нужно, как минимум, их знать.

— Ну что же, — улыбнулся Джон. — Давайте нарушать.

Боюсь только, как бы хозяева не приняли нас за сумасшедших.

Пальцы Аллегры, тянувшиеся в этот момент к бокалу, слепо ткнулись в хрусталь, и бокал, прокатившись по столу, со звоном разбился об пол. Мейзи с отцом как по команде повернули головы.

— Простите, мистер Уоттермен, я такая неловкая — Ну что вы, Аллегра, сущие пустяки, — замахал тот руками.

Джон наклонился к ней через стол.

— Плохая примета, — шепнул он. — Вы верите в приметы?

— Нет. Знаете, как говорится: «Хуже уже не будет».

Она снова повернулась к Уоттермену, и Джону ничего не оставалось, как завести разговор с Мейзи. Стараясь не упустить нить беседы, он пытался вспомнить, где он слышал эти слова раньше. Наконец его осенило. Ну конечно же: ответ Сигрдривы в Вальхаме, когда Сигурд предложил ей расстаться.[2]

«Неужели она имела в виду?» — подумал он, но тут Мейзи спросила его о каком-то новом спектакле, разговор плавно перешел на музыку, и Джон признался, что обожает ее.

— После обеда попросим Аллегру сыграть нам Встав из-за стола, все отправились в гостиную — обычай, по мнению Уоттермена, предпочитавшего выпить вина и выкурить сигару, совершенно варварский.

На этот раз, впрочем, он нашел его даже полезным, поскольку абсолютно не представлял себе, о чем бы он стал говорить с юным Сигрейвом. Как выяснилось, юноша даже в бридж играть не умел. Поэтому игра Аллегры пришлась как нельзя более кстати.

«А все Мейзи, — вздыхал про себя Уоттермен. — Ох уж эти девичьи капризы! Стоит повстречать симпатичного парня, и начинается!»

Аллегра играла прекрасно, насколько это возможно для любителя. Она исполнила кое-что из современного, немного Дебюсси, Штрауса, Скрябина и, наконец, перешла к «Патетической» Бетховена. Музыка, исполненная безграничного величия и печали, разлилась по комнате, как могучая яростная лавина, и вдруг Аллегра сбилась. Ее пальцы соскользнули с клавиатуры, и она, повернувшись к Мейзи, натянуто рассмеялась:

— Видишь? Опять не дают.

И, не дожидаясь ответа, заиграла снова. На этот раз — странную причудливую мелодию, легкую и верткую, как полет птицы. Она кружилась и парила по комнате, пока, достигнув вершины, не рассыпалась вдруг на отдельные звуки и не исчезла. Ничего похожего Сигрейв никогда раньше не слышал. Аллегра рассмеялась и встала из-за рояля. Несмотря на улыбку, она выглядела испуганной и несчастной. Джон услышал, как Мейзи тихо сказала ей:

— Ну зачем? Ты ведь сама знаешь, что не надо было.

— А что вы играли? — с интересом спросил Джон.

— Так, — неохотно ответила Аллегра. — Кое-что собственного сочинения.

Вмешался Уоттермен, и разговор ушел в сторону.

А ночью Сигрейву снова приснился Дом.

* * *

Джон обнаружил, что он несчастен. Собственная жизнь более не казалась ему терпимой. До сих пор ко всему, что с ним происходило, он относился как к неизбежному. Но до сих пор ему не с чем было сравнивать. Теперь все вдруг изменилось. Его мир расширился, и он прекрасно понимал почему: в его жизни появилась Аллегра Керр.

Он полюбил ее с первого взгляда. И что же ему было теперь делать?