Дом и корабль

— Записали номер машины и номер автомата, но особо не обнадежили. «Сейчас, говорят, такой клубок завязался, что концов не найти, а вы даже фамилии не знаете».

— Как же так, товарищ Соловцов?

— Так ведь начальство же, товарищ лейтенант. Начальству положено спрашивать, а у начальства не положено. Он тебе «ты», ты ему «вы», он тебя по фамилии, ты его по званию… Да и то возьмите в расчет — знакомства нашего и было всего ничего, час один, не более…

Митя задумался. Прежде чем расспрашивать дальше, ему нужно было избавиться от наваждения. Наваждение заключалось в том, что примерно с середины рассказа Митя бессознательно подставлял на место «того» полковника своего доброго знакомого Семена Владимировича Селянина, и его солидная фигура с пугающей убедительностью вписывалась в картину ночного бегства. Конечно, все это были чистейшие фантазии, подогретые тлевшей где-то в тайниках Митиной души недоброжелательностью; стоило обратиться к фактам, и факты выстраивались стеной, чтоб оградить военинженера от несправедливых подозрений. Судя по повадке, Селянин был не робкого десятка, он умел подчинять себе людей, а это редко удается трусам, приметы тоже не совпадали: «тот» был полковник, этот — военинженер, «того» звали Андрей, этого — Семен…

— Вот кабы майора Шумина разыскать, — сказал, вздыхая, Соловцов. — Либо Берзиня.

— Какого Берзиня? — спросил Митя, сердясь, что оборвалась и без того прерывистая нить его размышлений.

— Начальника гаража. Эти, конечно, должны знать.

— Сделаем запрос.

— Вот хорошо бы, товарищ лейтенант…

— Скажите-ка мне, пожалуйста… — протянул Митя. Он еще не придумал, что бы такое спросить. — Сколько ему, по-вашему, лет?

— Лет сорок будет. А может, с гаком. Не старый еще…

«Подходит», — подумал Митя с ощущением, близко напоминающим испуг. Вслух он спросил:

— Росту большого?

— Здоровый бугаище. И видом, знаете, на американца смахивает.

Ничего американского в Селянине не было, и Митя уже для проформы спросил про голос. Соловцов развел руками:

— Голос обыкновенный, командирский…

— А вы уверены, что он — полковник?

— Полковник, это точно.

Митя опять задумался. Он испытывал одновременно досаду и облегчение. Из-за стены доносилось слабое бренчанье — вероятно, Граница пытался подобрать польку — и мешало сосредоточиться.

«Значит, так, — думал Митя, — значит, таким образом: теперь мне известно все, что известно Соловцову. Но знает ли Соловцов, что знаю я? Понял ли он, о какой вине перед Виктором Ивановичем говорила несчастная хозяйка?» Он взглянул на матроса. Соловцов сидел ссутулившись и глядел в огонь. На его лице можно было прочесть только: «Этак мы и до отбоя не управимся».

— Скажите, Соловцов, — спросил Митя неожиданно для самого себя, — вы сохранили шапочку?

— Какую, товарищ лейтенант? — удивленно встрепенулся Соловцов. — А! — протянул он, вспомнив. — Нет, там осталась. А на кой она?

Это было сказано с нарочитой грубостью, в которой, как в оболочке, таился пробный шар: вы же говорили, что все знаете? «Понимает», — подумал Митя и подивился такту этого наглеца. А вслух сказал:

— Раз нет, то не о чем и говорить.

Соловцов кивнул, безмолвно подписывая соглашение: семейная драма капитан-лейтенанта Горбунова обсуждению не подлежит.

— Ну хорошо, — сказал Туровцев, — поехали дальше.

Глава четырнадцатая

Сколько ни готовься к торжественным датам, в конце концов они сваливаются как снег на голову. Туровцев считал, что в поставленных ему жестких пределах он подготовился к корабельной годовщине как нельзя лучше. Установки, полученные им от командира, были ясны и не допускали толкований.

— Не требую от вас, — сказал командир, — чтоб вы ознаменовали годовщину новыми трудовыми победами. Агрегаты вводить в строй без суеты, по мере готовности и после тщательной проверки. Лучше приурочить дату к сдаче, чем сдачу к дате. Но я не приму никаких оправданий, если из-за подготовки к празднику будет нарушен график. График — святыня.

По совету Ждановского Туровцев просмотрел прошлогодний бортовой журнал. Из протокольно-сухой записи, сделанной в декабре сорокового года тогдашним помощником командира корабля старшим лейтенантом Горбуновым, он узнал, что в день корабельной годовщины был проведен традиционный смотр, состоялись спортивные соревнования и большой концерт силами команды. Из той же записи явствовало, что в этот день на лодке перебывало много гостей — шефы, кораблестроители и демобилизованные бойцы — и поступило свыше двадцати поздравительных телеграмм из различных пунктов Советского Союза, а одна, подписанная «Yours loving Saytschew»[1], — из Соединенных Штатов Америки.