Дом и корабль

— Хотим утилизировать эту двуспальную технику. Тут, если класть не вдоль, а поперек, укладывается восемь человеко-единиц.

— Черт его знает, — сказал Митя. — Удобно ли…

— Удобно, — сказала подошедшая Кречетова. — Можете также получить ключи от книжных шкафов. Книги существуют для того, чтобы их читали. Валентина вернется не скоро, ну а после Победы мы как-нибудь сочтемся. Что их так разбирает?

Из будущего краснофлотского кубрика доносились взрывы хохота. Вернувшись туда, Туровцев застал оживленный диспут. Решалась судьба бронзовых изделий. Туляков и доктор стояли на крайних позициях. Туляков, выдвигая доводы эстетические, просил фигуры оставить; доктор, напирая на соображения уставные и гигиенические, требовал их убрать. Были и промежуточные точки зрения; Куроптев предлагал нимфу, как особу соблазнительную, изъять, а воина в латах, как скульптуру актуальную и мобилизующую, сохранить. Савин, посмеиваясь, утверждал, что нимф с факелами не бывает, это Свобода, ее надо оставить, воина же, как несомненного тевтона и пса-рыцаря, убрать под замок. Митя сразу понял, что спорящие не так уж заинтересованы в выводах, им доставлял удовольствие самый процесс.

— Смотрите, у них весело, — сказала Кречетова.

— А что нам, сироткам, делать, как не веселиться?

— Эх, кабы всем по миске горохового супчику, да чтоб в ней свиная шкурка плавала, у нас бы еще не такое веселье было.

— Хо-хо! Туляков, что так скупо просишь? Бога боишься прогневить?

— Мечтай уж на всю катушку — по отбивной с гарниром!

— Отбивную я даже мыслью не достигаю, а горох-пюре понимать еще не разучился.

— Бросьте, ребята…

— Почему такое?

— Нашли когда — при гражданском населении. Им еще хуже приходится…

Гражданское население в лице Юлии Антоновны возмутилось:

— Скажите на милость, какие нежности…

Минут за десять до отбоя боцман нашел Туровцева в центральном посту и доложил: полный порядок, постели привезли на салазках, завтра будет составлено коечное расписание, а сегодня переспят абы как, так что товарищу лейтенанту сейчас ходить туда незачем, а вот завтра утречком…

— Нет, боцман, я все-таки пойду взгляну. Знаете, свой глаз — алмаз.

— Как желаете, товарищ лейтенант, — сказал Халецкий с обидой в голосе. — Разрешите идти?

— Нет, подождите. Пойдем вместе.

Во втором отсеке и не думали готовиться ко сну. Командиры самозабвенно «забивали козла», играл даже Горбунов, презиравший все игры, кроме шахмат и бильярда. Он улыбнулся Мите:

— Ну как?

— Порядок.

— Проверили?

— Вот иду.

— Тогда не спешите говорить «порядок». Где мы ночуем?

— Кто «мы»? — переспросил Митя, чтоб выиграть время.

— Мы все. Механик, минер, доктор…

— Одну ночь можно переночевать с командой.

— Согласен. А места есть?

— Выясню.

— Сделайте одолжение. Три плацкартных. Мы с вами, как не обеспечившие переезда, померзнем эту ночь на лодке…

Поднявшись в «первую», Туровцев сразу обнаружил непорядки. В плите пылал огонь, по всей кухне развешаны мокрые тельняшки, а на скамейке, опустив босые ступни в окоренок с горячей водой, со счастливыми и смущенными лицами сидели Туляков и Савин. В кубрике никто и не думал ложиться. У раскаленной докрасна печки собралась почти вся команда, кто в трусах и тельняшках, а кто и в одних плавках. При появлении штурмана подводники зашевелились, по их напряженным и хитро улыбающимся лицам Туровцев сразу почуял заговор. Прежде чем присесть к огню, он осмотрелся: на одной из коек валялась чья-то шинель, ее немедленно убрали. Митя заметил также, что почти все сидящие у огня как-то странно двигают челюстями: не то жуют, не то облизываются.

Туровцев подошел к печке, погрел озябшие руки. Спросил:

— Ну, как устроились?

Несколько голосов с наигранной бодростью отвечают: «Хорошо, очень хорошо, товарищ лейтенант, замечательно…»

Невидимая рука подставляет товарищу лейтенанту низенькую табуретку. Он садится перед раскаленной дверцей.

— Что ж не ложитесь? Время.

Смущенные улыбки, перешептывание.

— С непривычки, на новом месте не спится.

— Так, греемся, байки разные слушаем…

Митя вновь оглядывает лица. Вот Филаретов, Граница, Фалеев, Куроптев, Олешкевич, Абдуллаев… Почему-то у всех губы лоснятся от жира.

За спиной Мити опять шушукание, и из темноты возникают черные усики и ослепительная улыбка рулевого Джулая. В руках у Джулая матросский нож, а на кончике ножа — кубик чудесного серого вещества, пахнущий огнем, солью и кровью.

— Извините, только хлеба ни грамма нет, товарищ лейтенант.

Туровцев берет кубик в руки: кусочек свиного сала, круто присоленный, с налипшим сором — видно, побывал в вещевом мешке.

— Откуда?

Смущенные улыбки. Боцман говорит успокаивающе:

— Да вы кушайте, товарищ лейтенант.

И лейтенант откусывает. Сало жесткое, грубоволокнистое, на зубах хрустит крупная соль. Все равно — это жизнь. И даже лучше, что не тает во рту, — зубам хочется грызть, перемалывать. Проглотив свой кусок, Митя хочет вернуться к вопросу о происхождении сала, но не тут-то было. Не успевает он раскрыть рот, как торпедист Филаретов почтительнейше просит рассудить спор. Просьба лестная, и сало забыто.

— Так в чем дело, Филаретов?