Дом и мир

Я направилась к двери, но Шондип-бабу снова обратился ко мне:

— У меня есть небольшая просьба.

Я с удивлением остановилась.

— Не пугайтесь, это всего лишь стакан воды. Я обычно пью не за едой, а немного погодя.

Волей-неволей мне пришлось заинтересоваться причиной и попросить объяснить, в чем дело. Он рассказал мне историю своего тяжелого желудочного заболевания, длившегося почти семь месяцев. Безуспешно испытав на себе все лекарства гомеопатов и аллопатов, он обратился к помощи кобираджей[13], лечение которых дало поразительные результаты. Заканчивая свой рассказ, он с улыбкой заметил:

— Даже болезни, которые послал мне всевышний, оказалось возможным лечить лишь одним лекарством — пилюлями «свадеши».

Но тут в разговор вмешался молчавший до этого муж:

— Однако склянки с английскими лекарствами но оставляют, по-видимому, тебя ни на одну секунду: в твоей гостиной три полки заставлены...

— Ты знаешь, что они мне напоминают, — перебил его Шондип-бабу. — Полицию, которая нам вовсе не нужна, но с присутствием которой мы вынуждены мириться, потому что она навязана нам современной системой управления. Приходится не только платить ей штраф, но и терпеть пинки.

Мой муж не выносит излишне пышных фраз, и я видела, что ему эти слова очень не понравились. Но ведь всякое украшение — это тоже излишество. Оно творение рук человека, а не бога. Помню, как-то раз я сказала мужу, оправдываясь в какой-то лжи:

— Только растения, птицы и животные говорят ничем не прикрашенную правду, потому что они лишены фантазии. Человек же наделен воображением, и в этом его превосходство над всем остальным миром, а женщина в этом отношении превосходит и мужчину. И как не портит женщину обилие драгоценностей, так не портит ее и правда, приукрашенная и расцвеченная ложью.

Я вышла из комнаты. На веранде стояла меджо-рани и смотрела сквозь щелки опущенных жалюзи.

— Что ты здесь делаешь? — спросила я.

— Подсматриваю, — ответила она шепотом.

Когда я вернулась, Шондип-бабу ласково заметил:

— Вы, наверно, почти ничего не ели сегодня.

Я очень смутилась. В самом деле, я вернулась слишком быстро. Стоило только прикинуть в уме время, и можно было бы без труда заметить, что еда отняла его у меня немного по сравнению со всем остальным — куда меньше, чем того требовали правила приличия. По мне и в голову не приходило, что кто-нибудь займется таким подсчетом. По-видимому, Шондип-бабу заметил мое замешательство, и от этого я смутилась еще больше.

— Конечно же, вы хотели бежать отсюда, — сказал он, — как бежит в лес от людей пугливая лань. И я тем более пеню, что вы сочли возможным сдержать свое слово и вернуться.

Я не сумела достойно ответить и, вся красная от смущения, забилась в угол дивана. Теперь уже ничего не оставалось от созданной моим воображением Шакти, величественной и гордой, чье появление и благосклонный взгляд венчали бы Шондипа-бабу гирляндой победы.

Шондип-бабу затеял спор с моим мужем. Сделал он Это намеренно, зная, что именно в пылу спора особенно ярко проявляется его блестящий дар оратора, его остроумие. Я не раз замечала это впоследствии — он никогда не пропускал случая поспорить, если при этом присутствовала я.

Шондип-бабу прекрасно знал мнение моего мужа относительно мантры[14] «Банде Матарам».

— Значит, ты считаешь, Никхил, — сказал он с легким вызовом, — что в патриотических делах нет места фантазии?

— Нет, Шондип, я считаю, что в некоторых случаях вполне допустимо давать волю фантазии, но злоупотреблять этим не следует. Я хочу знать правду — только правду — о своей родине. Мне становится стыдно, меня страшит, когда вместо правды приходится слушать магические заклинания, затуманивающие человеческий мозг.

— Но то, что ты называешь магическим заклинанием, я называю истиной. Родина олицетворяет для меня бога. Я преклоняюсь перед Человеком вообще и верю, что именно в нем и в родине проявляется все величие божье.

— Но если ты действительно веришь в это, то для тебя должны быть равны все народы и все страны.

— Ты прав, так должно быть, однако возможности мои ограничены, поэтому весь пыл своего преклонения я отдаю богу своего отечества.

— Все это так, только мне не совсем ясно, каким образом ты сочетаешь такое преклонение перед богом с ненавистью к другим народам.

— Ненависть и преклонение неразделимы. В битве с Махадевой, одетым в тигровую шкуру, Арджуна завоевал себе друга[15]. Если мы будем готовы сразиться со всевышним, он, в конце концов, ниспошлет нам свою милость.

— Значит, те, кто предан родине, и те, кто приносят ей вред, — одинаково служат всевышнему? Зачем ты же тогда так горячо проповедуешь патриотизм?

— Это совершенно другое. Когда дело касается отчизны — все решает сердце.

— Почему не пойти дальше? Поскольку бог проявляется в нас самих, не следует ли в первую очередь сотворить культ из собственного «я». Кстати, это будет очень естественно.

— Никхил, все, что ты говоришь, — плод сухих умозаключений. Разве ты совсем не признаешь то, что принято называть душой?