Дом и мир

Прошел месяц, и как-то рано утром Пончу снова появился в деревне. Его аскетический пыл сильно поостыл за это время. Старшие дети — мальчик и девочка — уселись у его ног на земле и настойчиво спрашивали, куда он ходил. Младший сынишка вскарабкался к нему на колени, а вторая девочка забралась на спину и крепко обхватила его за шею. Все дружно плакали.

— О господин, — с трудом произнес наконец Пончу, обращаясь к учителю, — я не в силах кормить их два раза в день, а бросить их тоже не могу. За что мне такое наказание? Какой я совершил грех?

За это время его скромные торговые связи оборвались, и восстановить их он не смог. Он продолжал жить в доме учителя, приютившего его в первые дни, и не заикался о том, чтобы переселиться в свой дом. Наконец учитель сказал ему:

— Отправляйся-ка ты, Пончу, к себе, иначе твоя хижина окончательно развалится. Я дам тебе немного денег в долг, ты начнешь понемногу торговать и со временем расплатишься со мной.

Пончу слегка расстроился. На свете нет милосердия, думалось ему. А когда учитель взял с него расписку в получении денег, он решил, что невелика цена благодеянию, за которое придется рассчитываться.

Но не в характере учителя было выступать в роли благодетеля и делать человека морально обязанным себе. Он утверждал:

— Если человек теряет уважение к себе, он погибает.

После того как Пончу взял деньги под расписку, в поклонах его сильно поубавилось почтительности, а брать прах от ног учителя он и вовсе перестал. Учитель в душе посмеивался — он проживет и без поклонов.

— Я признаю лишь отношения, основанные на взаимном уважении, — говорил он. — Чрезмерное поклонение только портит их.

Пончу накупил дхоти, сари, теплых тканей и стал продавать их в ближайших деревнях. Правда деньгами ему платили редко, но он мог продавать полученный рис, джут и другие сельские продукты, и это давало ему возможность существовать и даже откладывать деньги на уплату долга. Через два месяца часть долга учителю он погасил. По мере того как сокращалась сумма долга, сокращалось и число поклонов. Должно быть, Пончу решил, что ошибся, считая господина учителя своим гуру. «И этот человек не прочь нажиться», — думал он.

Так обстояло дело с Пончу, когда на него обрушился поток свадеши.

Шли каникулы, и молодежь из нашей и соседней деревни, учившаяся в школах и колледжах Калькутты, вернулась домой. Некоторые юноши в избытке усердия бросили занятия вообще и, сделав Шондипа своим вождем, увлеклись пропагандой свадеши. Многие из них закончили мою бесплатную школу, других я обеспечивал стипендией для занятий в Калькутте. И вот однажды они гурьбой явились ко мне.

— С нашего шукшаорского рынка, — заявили они, — должны быть изъяты английская пряжа, теплые ткани и другие товары.

— Я не могу этого сделать, — ответил я.

— Почему? Вы боитесь убытков? ядовито спросил кто-то из них.

Я понимал, что этот вопрос был задан только для того, чтобы оскорбить меня.

— Убытки понесу не я, — пришлось мне ответить, — а мелкие торговцы, в большинстве своем люди бедные, и их покупатели.

Но тут в разговор вмешался учитель, присутствовавший при этом.

— Конечно, убытки понесет он, а не вы, — сказал он.

— Во имя родины... — начали было они.

— Родина — это не только земля, — снова оборвал их учитель, — но и люди, которые на ней живут. А вы видели хотя бы краем глаза, как они живут? И все же вы вдруг ни с того ни с сего хотите диктовать им, какую соль есть и в какое платье одеваться. Почему они должны это терпеть, почему мы должны заставлять их терпеть это?

— Но ведь мы сами употребляем только отечественные соль и сахар и носим отечественные ткани, — отвечали они.

— Это уж ваше дело. Вам нужно давать выход своему раздражению и поддерживать свой фанатизм. Деньги у вас есть, так чего ж вам не покупать товаров отечественного производства, уплачивая за них на две пайсы дороже. Бедняки не мешают вам развлекаться по-своему. Вы же непременно хотите заставить их поступать по-вашему. Вся их жизнь — непрестанная, упорная и тяжелая борьба за существование. Вы даже представить себе не можете, что значат для них эти две пайсы. Так как же вы можете сравнивать себя с ними! Вы вели совершенно иной образ жизни, чем они. И теперь хотите ответственность за это свалить на их плечи! Хотите вылить на них свою злобу? Я считаю это низостью. Сами вы можете делать что угодно, хоть умереть! Я, старик — ваш наставник, готов приветствовать вас и даже последовать за вами. Но если вы, размахивая знаменем свободы, будете попирать свободу бедняков, я восстану против вас и, если потребуется, отдам жизнь.

Почти все эти юноши были учениками Чондронатха-бабу и не решились отвечать ему непочтительно, хотя, совершенно очевидно, они с трудом сдерживали кипевшую в них ярость.

— Вся наша страна дает сейчас великую клятву, — обратились они ко мне, — неужели вы один будете препятствовать ее желанию?

— Неужели вы думаете, что я способен на это? Я охотно отдал бы жизнь, чтобы помочь ей.

— Разрешите узнать, в чем заключается ваша помощь? — криво усмехнувшись, спросил один из студентов, готовившийся стать магистром.