Дом имени Карла и Розы

При последних словах голос Вари дрогнул. Ася догадалась, о ком она думала; она сама о нем все время вспоминала в последний день. Андрей первый настаивал, чтобы Ася росла в детском доме. Кто знает, может, и ему, так же как Асе, представлялись эти добрые, волшебные часы, пекущиеся о детях. «Суп кипит, суп кипит! Кто войдет, будет сыт!»

— Ты чего, сумасшедшая, заскакала? — Шурик, смеясь, загородил Асе дорогу, повиснув на ее локте.

— Ой! — чуть не взвыла Ася. — Сам сумасшедший! Ой!..

Локоть-то не залечен. Может, он и заживет в детском доме от питания и режима, но не с одного же завтрака!

Татьяна Филипповна, пригрозив сыну, стала успокаивать девочку:

— Сегодня же покажу тебя врачу. — И оглянулась на Ксению. — Врач у вас есть?

— Конечно! Кроме нас с вами, единственный здесь коммунист. Ася, не отставай. Надо Асе дортуары обойти.

Как она сказала? Дортуары?!

Французское слово «дортуар» — общая спальня — столь укоренилось в стенах бывшего института, что даже Ксения пользовалась им. На Асю оно подействовало магически.

— Шурка, быстрее! Шурка, вперед по неведомой стране!!!

Ася готова хитрить

Вперед значило наверх, на этаж, отданный беспокойному племени мальчишек. Еще издали свежему человеку ударял а нос запах, в происхождении которого не могло быть сомнений. Тюфяки наиболее ослабленных младших ребят нуждались в ежедневной просушке; в зимних условиях это оставалось несбыточной мечтой.

Кроме того, заметно попахивало дегтем — обстоятельство, приободрившее Асю, означавшее, что мазь от чесотки пользуется у местного населения не меньшей популярностью, чем у школьных сотоварищей Аси.

Изучившая все повадки самого трудного и самого шумного этажа, Ксения нисколько не удивилась, когда у порога первой же двери, которую она раскрыла, оказалась пыхтящая, колышущаяся «куча мала». Кого-то тузили всем миром.

К изумлению Аси и восторгу Шурика, юная воспитательница пустила в ход собственные кулаки и локти. В самом низу обнаружился рослый, плечистый мальчик лет тринадцати. Его распаренное, пылающее азартом и обидой лицо было разукрашено царапинами и синяками, на лбу размазана кровь.

— В чем дело, Федя? — отдуваясь, спросила Ксения.

— Ни в чем, — нехотя отозвался мальчик. — Пустое дело. Мне и не больно.

— Не больно? — пискнул кто-то из участников потасовки. — Тогда еще заработаешь! Отучишься повторять, как попка-попугай!

— Что повторять? — насторожилась Ксения.

— Твое! — отозвалось несколько голосов. — Давешнее! Сама угадай!

Ксения угадала. Федя Аршинов понес расплату за ее вчерашнюю попытку провести в дортуаре беседу на антирелигиозную тему. Она виновато сказала:

— Умылся бы…

— Ступайте уж! — буркнул Федя. — Захочу, умоюсь.

Грубоватый тон паренька уязвил Ксению. Федя держался так, словно и не было несколько дней назад дружественного разговора между ним и Ксенией.

В тот день мальчик (надо сказать, он был на полголовы выше своей воспитательницы) сопровождал ее в распределительный пункт, чтобы помочь донести оттуда ящик с оловянными ложками. В пути он разговорился. Ксения вытянула из него много невеселых подробностей — о мачехе, о мрачной каморке фабричного общежития… В детский дом Федя Аршинов попал по ходатайству областного Союза рабочих по стеклу и фарфору. Отец его (нередкая судьба точильщиков, занятых в этом производстве) умер, не дотянув и до сорока лет.

Припоминая трудные обстоятельства своего детства, мальчик и не думал жаловаться; он принимал их, как обычное, естественное течение жизни. Ксения же ощущала нечто вроде вины, оттого что она, дочь опытного наборщика, смогла окончить шесть классов гимназии, ходила в форменном платьице.

И вот после похода за ложками, после того, как столько было переговорено, и не только о минувшем, но и о главном — о том, что оба они за коммуну; после того, как Федя вчера сам взялся помочь ей пристроить возле церковных дверей плакат про царей и попов; после того, как они, казалось, стали друзьями, он и разговаривать не желает…

Федя выжал из себя лишь одну фразу:

— Что, я вас звал на выручку, что ли? — И побрел к своей постели.

Ксения шепнула Татьяне Филипповне:

— Боится, дурень, любимчиком прослыть.

Обе воспитательницы пошли в глубь дортуара, Ася с Шуриком не отважились на такой шаг. Шурик продолжал следить за каждым движением Феди и наконец объявил:

— Буду с ним дружить!

Ответом было сердитое сверкание черных глаз. Ася вознегодовала: ишь, какой! И не сомневается. Совсем малыш, а на кого нацелился! Сынок Дедусенко уверен: ему-то всегда будет хорошо, друзей ему хватит. И вдобавок поселят его вместе с мамой, вдали от вони и драк.

Второй раз в жизни Шурик зарабатывает у Аси тумака, а за что, не знает… Не ревет он лишь потому, что хочет быть стойким, как Федя. Он только спрашивает:

— Ты чего, дылда?

— А ты? Ты не хватал меня за локоть, когда шли? Не хватал?

Взрослым не до них. Ксения воюет с целым дортуаром:

— Залегли, как медведи…