Дом имени Карла и Розы

Можно не спрашивать, куда это меньше суток пути. Беседа Ксении о Петроградском фронте породила замыслы, подобные тем, что бродили в детдоме ранней весной, когда Колчак развил наступление. Ох, и терзали после этого Федю! Прежде педагоги, затем представитель райкома в кожаной куртке. Ох, и разъясняли мальчишкам, что в войне надо участвовать не побегами на фронт, а помощью красному тылу!

— Федька! — пугается Ася. — Тебя же сдадут военному коменданту!

— Сыпь, ребята! — кричит поставленный Федей в караул Оська Фишер. — Шпиявки!

Вся команда мальчишек скатывается вниз по железной винтовой лесенке. Снизу еще раз доносится одно из самых обидных слов, которые можно услышать в детском доме, нечто среднее между пиявками и шпионками:

— Шпиявки!

— Ослы! — кричит Катя. — Все про вас знаем!

Она оборачивается к Асе:

— Плюнь на них и читай. Здорово у тебя получилось…

Ася с чувством декламирует:

А посреди тех фей веселых
Стоит царевич Честный Труд.
И вместе всех, кто здесь собрался,
Прекрасный Коммунизм зовут.

— При чем тут царевич? — раздается хорошо знакомый голос, в котором отнюдь не слышится восторга.

Ксения вбежала на хоры, занятая розыском мальчишек, подозрительно шепчущихся с самого ужина. Она только что мимоходом разъяснила девочкам, распевшимся во дворе, что время коронованных тиранов кончилось, что в республике, идущей к социализму, пора забыть о ненавистных народу титулах. И вот… Ну, разумеется, Овчинникова взялась за то же…

Как Ксения ни торопится, она должна провести разъяснительную работу:

— Вы только вдумайтесь: царевич Труд! Где ты нахваталась такой ерунды?

Катя вспылила:

— Не ерунда, а стихи про коммунизм! Что вам далась Аська?

— А почему… почему она даже на коммунизм смотрит сквозь сито прошлого?

Здесь произошло нечто странное. Голос Ксении зазвучал по-детски жалобно, а глаза… Даже в полутьме видно, как они округлились с отчаяния.

— Ну, почему? Я ли вам не долблю, я ли не работаю над вашим сознанием?

Теперь, когда на летнее время Ксения рассталась с курткой, особенно заметно, как худы ее руки, как слаба она сама. Даже голос не тот.

— Ну, почему вы такие трудновоспитуемые? Ну, что мне делать? Я же обещала: «Справлюсь».

Девочки притихли; они догадываются, как нелегко Ксении, которая, хотя и старается казаться взрослой, не многим старше их самих. Ася не сердится даже на «сито прошлого». Однако Ксения спешит побороть минутную слабость:

— Я из вас все старье повыкорчую! Где вы раздобыли этого дурацкого царевича?

Дурацкого?! Ася отвечает:

— Нигде!

Катя держит сторону Аси:

— Не говори, Аська, не говори!

— Только задержали меня! — сердится Ксения и приказывает: — Помогите мальчишек найти! Федю ищу, Сережку Филимончикова… Тут их не было?

Два голоса дружно откликнулись:

— Мы не шпиявки!

Когда под быстрыми ногами обиженной воспитательницы задребезжали ступеньки витой лестницы, Катя проворчала:

— «Нахватались»… «раздобыли»!.. Сама бы так сочинила!

— И, главное, «ерунда»! — подхватила Ася. — А ты послушай дальше. — Почти шепотом, скороговоркой, без надлежащей выразительности она доканчивает:

Так коммунизм образовался
Из правды, равенства, добра,
Любви, науки и искусства,
Свободы, братства и труда.

— Все верно! — подытоживает Катя и вдруг признается: — А мне, думаешь, не сразу захотелось с тобой дружить?

За окном огромное темное небо, тоненький светлый серп месяца. Возможно, Федя с товарищами, если их не настигла Ксения, тоже глядят на далекий месяц, продумывая план спасения Петрограда. Разве не обидно, что они не позвали Асю и Катю? Разве при коммунизме будет такое неравноправие?

Девочки долго молчат. Затем Ася хватает Катю за плечи:

— Не буду я больше писать стихов! Ни строчки!

— Спятила!

— Нет! Кончено. Навсегда. Ксению ненавижу!

— Ты? Ненавидишь?

— Ну, не люблю… — далеко не так уверенно произносит Ася.

— А почему, если она тобой недовольна, ты, как кисель, хоть ложкой собирай? Почему, если похвалит, ты бесишься и песни поешь?

Ася сама не знает, почему, но в глубине души не сомневается: одобри Ксения стихотворение «Коммунизм», не было бы на земле поэта счастливее ее…

Мученица науки

Наступил июнь, пришла пора сборов в колонию. В самый канун отъезда детдомовцев, и отъезжающих и остающихся, отправили спать раньше обычного. И вот, когда водворился порядок и в дортуаре уже господствовала относительная тишина, Асина постель оказалась пустой.

Последним Асю видел младший из Филимончиковых, Ванюша. Шмыгая острым носиком, он охотно расписывал, как та стояла во дворе у колоннады и спорила с Шашкиной (Варю Шашкину мальчик знал отлично: из ее рук он недавно получил тапочки цвета хаки). Ася была в своем обычном клетчатом сарафане, но растрепана сверх обычного. Еще Ванюша заметил, что она страшно вращала глазами.

— В руках у нее ничего не было? — спросила Татьяна Филипповна.

Мальчик раскинул руки:

— Во, сколько заграбастала! Сто штук буржуйского белья.