Дом из воска и стекла (СИ)

— Спятила, Канц? — приветственный рык был недовольным — Чего носишься голая?! Соплей мне твоих не хватало еще…

— Тирон, — она прижалась щекой к влажной от дождя, жесткой нейрокоже — Я соскучилась! А… Ты никого не видел? Чужих?

— Нет, — он прищурился — А что? Кто — то был здесь?

Лайса помотала головой, а Ликвидатор отметил в памяти выяснить потом у охраны, если эти обалдуи, конечно, что — то знают…

Сейчас же…

— Говоришь, соскучилась? — с силой пнул ногой входную дверь — Или врешь, как всегда?

— Нет…

И она ведь и верно — не врала…

Нисколько.

Глава 39 (часть 2)

Он внес ее в спаль…

А хрена там, в спальню, ага. Мне бы очень хотелось написать красиво и нежно! Вот правда!

Мне бы хотелось написать так:

…Он внес ее в очаровательно убранную спальню, ступая по усыпанному цветами, сверкающему полу…

Только зачем писать такое, если этого не было и быть не могло?

Если спальни в Доме пока напоминали больше армейские казармы, а пол не сверкал и сверкать не мог, потому что покрыт был не цветами, а мутной защитной пленкой?

Да и Тирон не романтик.

И Лайса не трепетный лепесток.

Скорее, было так.

Ликвидатор нес Пару, перекинув через плечо, как носят грузчики мешки с цементом или мелкими камешками. Пара же, хихикала и дрыгала босыми ногами, влажными от дождя и слегка запачканными от садовой дорожки. Пинком открыв дверь в спальню, слегка шлепнул девушку пониже спины.

— Не дрыгайся! — рявкнул и тут же хохотнул.

— Пусти меня давай. Мне неудобно.

— Зато мне нормально. Не вертись.

Уложив ее в постель, несколько секунд смотрел, как девчонка хихикает, чешет нос и сводит колени.

— Ты голодный, Тирон… с работы же…

— Еще какой голодный, — прошипел, наваливаясь на нее.

Ткань халата поползла вниз, обнажив острые плечи, набухшие круглые груди и выпуклый живот.

Кожа девушки сияла, переливаясь бисеринками выступившей испарины, капельками попавшего на нее дождя, исходила ароматами желания, ветра и осени.

— Моя Лайса, моя девочка…

Она изогнулась всем телом, освобождаясь от одежды, застонала, сжав губы и прикрыв глаза.

Дрогнула, чувствуя жесткие пальцы и поцелуи, давящие груди и дразнящие камешки сосков.

Рука мужа скользнула между быстро разведенных бедер и начала безумствовать там, найдя тугой клитор, потерла его, яростно возбуждая.

— Оооох, — всхлипнула Лайса — Я не могу так долго, знаешь же!

Не ответив, сжал одной рукой обе ее руки. Осторожно лег сверху, изо всех сил стараясь быть нежным с ней! Вот просто из всех сил…

Мягко и быстро войдя внутрь, стал ласкать влажную суть напряженным членом. Потом, вдруг резко выйдя, лег и притянул жену себе на грудь, развернув спиной.

— Сладкая моя, — прошептав рвано, резко вошел снова, прижав рукой груди, пальцами другой горчо лаская клитор — Сладкая Лайса! Нравится так?

Жена утробно застонала в ответ, изогнув руки и откинув голову назад. Разбросав ноги в стороны и придерживая ласкающую руку мужа своей, уперла ступни в простыни и начала яростные движения, коротко замирая на совсем уж невыносимых моментах.

— Ооох, еще, Тирон, пожалстаааа!!! Это обалдеть просто, как хорошо!

Прикусив мочку уха, задел зубами ряд мелких сережек.

— Конечно, — прошипел, плавно двигаясь внутри — Я же хочу, чтоб тебе было хорошо… Очень хочу! Чтоб… даже и не думала о других. Лайса, теплый мой свет… звереныш мой… Никто не будет тебя ТАК любить, понимаешь?

Ей хотелось ответить: " Да, Тирон. Понимаю. Но хочу, чтоб и ты понял — никому ты не будешь ТАК нужен, как НАМ. Мне, ЕЙ, той, которая вот — вот родится и Дому. ТВОЕМУ Дому. Нашему. Пока еще хрупкому, восковому, с треснутыми от ветров, времени и обид стеклами окон, но… Уже родному! Уже! Так что пожалуйса… Помни об этом."

Плавные, синхронные движения разгоряченных, плавящихся тел успокаивали, возбуждали, жгли, будили и усыпляли одновременно! Таяли маслом в горячей воде, рассыпаясь блестками и сливаясь разогретой ртутью в плотные, сверкающие комочки.

Свет мой… Белый мой свет!

Имело ли сейчас значение то, от чего отказывались они ради того, чтоб остаться вместе навсегда? Имело… Но не сейчас!

И не здесь.

И поэтому… Стоило ли об этом думать? Был ли смысл укладывать в постель чужие распри, чужие амбиции и чужую войну?

Никакого смысла! Никакого смысла, твою мать, никогда не было и не будет!

Теперь был только один смысл — угадав близкие конвульсии предоргазменного жара, развернуться друг к другу только для того, чтобы соединиться вновь!

Губами. Руками. Телами и жизнями.

Чтобы взорваться потом, истечь горячими, тугими струями и не вздохнуть…

Не мочь ничего выдохнуть, кроме:

— Люблю тебя.

Одновременно, вместе с последним вздохом ушедшего лета и новым выдохом начавшегося дождя.

И испугаться:

— Неужели правда?

— Да, моя девочка. С самой первой минуты. Я тебя тогда почти ненавидел, Лайса. Если б не сдержался, задушил бы нахрен. Хотел шею свернуть, пока спишь.

Сэйта Дэннис чуть повернув голову, вздохнула, сжав пальцы мужа, еще мокрые и горячие от пламени их соития.