Дом канарейки

Анна Минибаева Дом канарейки

О добрыхъ же женахъ рече: «Дражьши есть каменья многоценьнаго. Радуется о ней мужь ея. Д?еть бо мужеви своему благо все житье. Обр?тши волну и ленъ, створить благопотребная рукама своима. Бысть яко корабль, куплю д?ющь, издалеча събираеть себ? богатьство, и въстаеть из нощи, и даеть брашно дому и д?ло рабынямъ. Вид?вши тяжание, куповаше, от д?лъ руку своею насадить тяжание. Препоясавши кр?пько чресла своя, и утв?рьди мышьци свои на д?ло. И вкуси, яко добро д?лати, и не угасает св?тилникъ ея всю нощь. Руц? свои простираеть на полезная, локти же свои утв?ржает на веретено. Руц? свои отв?рзаеть убогимъ, плодъ же простре нищим. Не печеться о дому своемъ мужь ея, егда кд? будет. Сугуба од?нья створит мужю своему, очерьвлена и багъряна себ? од?нья. Възоренъ бываеть въ врат?хъ мужь ея, внегда аще сядеть на соньмищи съ старци и съ жители земля. Опоны створи и отдасть в куплю. Уста же своя отв?рзе смыслено и въ чинъ молвить языкомъ своим. Въ кр?пость и в л?поту облечеся. Милостыня ея въздвигоша чада ея, обогат?ша, и мужь ея похвали ю. Жена бо разумлива благословлена есть, боязнь же Господню да хвалит. Дадите ей от плода устъну ея, да хвалять въ врат?хъ мужа ея».

Повесть временныхъ лет черноризца Федосьева Манастыря Печерьскаго, откуду есть пошла руская земля1

*ръtа

И възрадовася вся земля о съвокуплении брака ею. И по браце целомудрено живяста, яко златоперсистый голубь и сладкоглаголиваа ластовица, съ умилением смотряху своего спасениа, въ чистеи съвести, крепостию разума предръжа земное царство и к небесному присягаа, и плотиугодиа не творяху.

Слово о житьи и о преставлении великаго князя Дмитриа Ивановича, царя рускаго2

Глава первая. Неблагодарная

В это время года в Кусе слякотно и мерзко. Налипшие за зиму на дороги и тротуары пласты снега, при уборке похожие на разрез слоеного торта, раскисают и расплываются грязной холодной кашей. В ней тонут ноги. Она протекает сквозь швы ботинок, холодными пальцами обхватывает ступни, пускает по телу мелкую дрожь, высасывает тепло. По этой мерзкой каше люди идут тяжело, с трудом вытаскивая ноги, ища опоры в еще мерзлом воздухе, смешно раскидывают руки, будто пингвины.

Но даже там лучше, чем за этим столом.

Наташа вздыхает, отрывает взгляд от окна, за которым живет свобода от этих пристальных оценивающих взглядов и бестактных вопросов, бесконечных рассказов о детях маминой подруги. Но уйти она не может – скажут, мол, что за невоспитанность? И мама закатит глаза и начнет причитать: всю жизнь к их ногам положишь, а дети все равно неблагодарные, пять минут с семьей посидеть не могут. И Наташа не отказывает, сидит. Пять минут растягиваются сначала до получаса, потом до часа, потом до двух. Ей хочется ускользнуть из-за стола, по пути стянув бутылку вина, налить вино для конспирации в термокружку, утечь сквозь руки пьяных дядюшек, норовивших увлечь ее в танец под орущую попсу, сбежать от этого топота и грохота, шатающихся на кривом полу шкафов, – туда, на улицу, в мерзлую слякоть.

Но пока Наташа сидит за столом и послушно кивает, вежливо отвечает, ест бесконечные залитые майонезом салаты.

– Вот Наташка, какая вымахала! Жених-то есть уже? – хихикает тетя Надя и сально подмигивает покрасневшей Наташе.