Дом хрустальный на горе…

В истории (а уж тем более – в нашей) это стало единственным случаем (по крайней мере, известным мне), когда человек, вооружённый лишь гитарой и хриплым голосом, увёл за собой миллионы молодых единомышленников, а власти, окаменевшие в давно отмерших догмах, этого даже не заметили, а когда заметили и неуклюже засуетились, было уже поздно.

Сколько отроков того времени исступлённо грохотали тогда по гитарным струнам, пробуя на твёрдость свои ломающиеся голоса поэтическими призывами Высоцкого! В том хоре звучал и голос мальчишки с густоволосой, лохматой головой из крохотного адыгейского аула. Он пронёс любовь к Высоцкому и бардовской песне через всю свою жизнь.

…Если шёл за тобой, как в бой,
На вершине стоял хмельной,
Значит, как на себя самого,
Положись на него! –

пел «под Высоцкого», старательно обрывая гитарные струны, убеждённо наговаривая для себя основные нравственные ценности, с которыми пройдёт путь до самого своего последнего часа…

Много раньше, ещё в пору начала его политической деятельности, у меня однажды была возможность подискутировать с ним о значении и месте Высоцкого в отечественном искусстве, в частности – поэзии, где Мурат твёрдо настаивал на самых высоких оценках его творчества.

Первокурсник Мурат Ахеджак. 1979 г.

Поводом для дискуссии стало телевизионное интервью Андрея Вознесенского по случаю очередной годовщины кончины Владимира Семёновича, где Вознесенский рассказывал, как трогательно-внимательно Володя относился лично к нему, и в подтверждение приводил телефонный разговор, в котором он пожаловался Высоцкому, что никак не может достать в дом новогоднюю ёлку. Каково же было изумление, когда за час до курантов в дверь кто-то позвонил. Открыв, Вознесенский увидел Володю в сопровождении двух шкафообразных амбалов, и в руках у него была роскошная ель, каких в Москве и не встречали – разве что только у семей членов политбюро…

– Высоцкий ведь при жизни не увидел напечатанной ни единой своей строчки, – горячился Мурат. – Они, друзья его мнимые, считались мэтрами, литературными «маршалами», располагали огромными возможностями, однако ему только обещали, покровительственно похлопывая по плечу: дескать, старайся, Володя, работай над собой, а там посмотрим. А чего смотреть, он ведь уже и тогда на три головы был выше их всех, а благорасположения вынужден был искать… Вот ёлку принёс! Так и ушёл из жизни, не подержав в руках своего сборника, о чём мечтал мучительно, в то время как макулатура про флаги-стяги печаталась миллионными тиражами… – убеждённо говорил Мурат.

Что я мог возразить, если всё так действительно и было! Более того, по аналогии мы вспомнили и другого литературного «великомученика» – Александра Вампилова, который если и захватил какой-то свой успех, то самый краешек. А иркутский театр, который сейчас носит его имя, в пору жизни драматурга и на порог его не пускал, хотя уже были написаны «Утиная охота», «Прощание в июне», «Старший сын». Увы, пророков в нашем отечестве как не было, так и нет! – такой вывод мы тогда сделали оба…

Меня в ту пору удивила не столько кавказская категоричность молодого собеседника, сколько его литературная осведомлённость. Я тогда не знал, что мама его – учительница литературы, более того, одна из лучших в Адыгее, особенно в области русской словесности. Зато я уже был хорошо осведомлён, что сам Мурат Ахеджак профессионально вроде бы весьма далёк от гуманитарных процессов, поскольку после окончания строительного факультета Краснодарского политехнического института работал в Кропоткине. Сперва в передвижной механизированной колонне, в короткие сроки поднявшись от мастера до начальника ПМК. Потом он стал депутатом местного совета, где почти сразу избран председателем.

Городок Кропоткин в пору нашей первой встречи, прямо скажем, был не по размеру (да и не по чину) политически скандалёзен, и если чем-то и славен, то скорее памятью о знаменитом теоретике русского анархизма и густыми паровозными гудками старейшего в крае железнодорожного депо.

Что касается политических скандалов, в ту пору это было в порядке вещей, ибо препирались все, даже на уровне края: выясняли не столько кто умнее, а кто главнее. Особенно, как тогда стали выражаться, на уровне «муниципальных образований», то есть городов, и прежде всего – краевого центра, где это занятие стало просто «фирменным» публичным развлечением на глазах у изумлённых телезрителей.

А уж в Кропоткине, помнится, тогдашний «демократически» избранный мэр был, что называется, «мужчина с норовом» и старательно его (норов) обслуживал. Насколько мне помнится, при всяком удобном случае посылал несогласных с ним в разные стороны, причём в крайне ультимативной форме.