Дом колдуна

В один из таких прекрасных солнечных дней, когда друг был в школе, я привычно валялся в своей комнате и водил карандашом по бумаге, пытаясь изобразить вазу с фруктами — самое интересное, что здесь нашлось. Вообще, рисовать мне посоветовала бабушка Агаты — единственная, от чьего лечения не хотелось сдохнуть немедленно. Она советовала учиться концентрации и схватыванию образов, чтобы было проще управляться с чужой душой. Возможно, отец бы придумал что-то другое, но его не было рядом. Хотя когда он вообще был? Я проводил дни, надеясь, что он приедет и извинится, и не сомневаясь, что этого никогда не произойдет. Поэтому я постоянно напоминал себе, что отца у меня больше нет. И рисовал вазу.

Внезапно в дверь раздался стук — довольно робкий. Прислуга стучит громче, дядя — еще громче. А Глеб вообще вваливается без всяких условностей. Так скромно сюда мог проситься только один человек — вот только она тоже как бы должна быть в школе.

— Заходи, — я оторвался от рисунка.

Дверь осторожно распахнулась, и в комнату вошла Уля с подносом в руках, на котором стояли большая чашка и пиала с печеньем. Дочь управляющего поместьем, а по совместительству еще и дядина крестница, Ульяна точно не была здесь на позициях прислуги. Однако время от времени приносила мне то кружку чая, то сладости, то фрукты, наполняя вазу, которую я как раз рисовал. Я не спрашивал, зачем она это делает, она не говорила — просто приходила и все. Обычно мы потом немного болтали о какой-нибудь ерунде, типа погоды, а потом она уходила. Со стороны могло даже показаться, что мы друзья, но мне не нравилось думать о ней как о подруге. Эта девушка вызывала у меня другие желания.

— А ты чего не в школе? — спросил я.

— Приболела, — ответила Уля, подходя к кровати.

Взгляд машинально пробежался по ней — начиная с серых глаз и розовых губ, спускаясь вместе с темными волосами до лопаток, затем по светлой блузке до талии и наконец по синей юбке до колен. Все вроде было как обычно.

— Выглядишь здоровой.

Она только плечами пожала и поставила поднос на тумбочку рядом со мной, а затем, все еще стоя рядом, не спеша уходить, кивнула на мой альбом.

— Как получается?

— Отвратительно, — я показал ей кособокую вазу.

Прямо как мое настроение.

— Хочешь, я тебе попозирую? — вдруг предложила Уля.

Беседа неожиданно вышла на новый уровень.

— Ну давай, — отозвался я.

Ульяна молча отошла к окну и села на стул неподалеку. Аккуратно расправила складки на юбке и положила на подол обе ладони, а напоследок опустила взгляд — прямо примерная ученица, позирующая на школьное фото. Я перелистнул страницу в альбоме и снова взялся за карандаш. А ведь я уже не первый раз пытался ее нарисовать — только до этого по памяти или по снимкам. Не ее одной, разумеется — у меня таких не было, — а с совместных праздников. В этом альбоме с десяток листов исчиркан в попытках изобразить ее — то лицо, то тело, чаще в одежде, иногда без. Интересно, знай она об этом, рискнула бы предложить?

Некоторое время я водил карандашом по бумаге, и тишину нарушал только его скрип. Уля хранила молчание, видимо, решив мне не мешать, а мне не хотелось портить момент разговорами про всякую не значащую ерунду. Казалось, в огромном доме, кроме нас, не было больше никого — из-за двери не доносилось ни шорохов, ни шагов, ни голосов. Мы словно остались вдвоем — на этом этаже во всяком случае точно.

Солнце, пробиваясь сквозь слегка раздвинутые занавески, играло в ее волосах, проскальзывало по щеке, скакало по коже, выступающей из ворота блузки, по аккуратным округлостям груди. Глеб как-то заявил, что может определить размер одним прикосновением. Вот только он еще ни к кому не прикасался, лишь болтал. Ульяна же вообще казалась неприкосновенной. Я никогда ни с кем ее не видел, хотя уже не раз замечал, как Женька буквально пускал на нее слюни, и не раз слышал, как дядя предупреждал среднего сына не лезть к ней под юбку. Нам же с Глебом он такого не говорил, словно не было даже вероятности, что хоть один из нас туда залезет. Немного даже обидно.

Взгляд непроизвольно сместился на юбку, заметно укоротившуюся, когда Уля села. Острые коленки совсем оголились — одновременно неприступно и уязвимо. Хрупкие ладони прижимали к бедрам подол, будто придерживая, защищая от внезапного сквозняка. В одной позе больше смысла, чем у некоторых в целом разговоре. Эта девушка словно была создана, чтобы позировать. Вот только изобразить ее на бумаге — такой, какой я ее видел, — как всегда не получалось. На долю мгновения даже мелькнула мысль взять смартфон и сфотографировать. Но было как-то неловко.

— Повернись немного, — я решил сменить ракурс.

Уля послушно повернулась.

— Еще немного.