Дом коммуны

Павел Сергеевич помахал Верке цветами, она также выглянула из окна, и показал на сумку с гостинцами, которую надлежало передать ей. Почему-то он, всегда смелый и всюду проходящий, словно вездеход, на этот раз стушевался, похоже, забыл о своих способностях и качествах, — не знал, что делать, куда идти. Не иначе, точно — растерялся. Но когда показалась Верка, у него словно появилось второе дыхание, и, забыв обо всем на свете, он бросился к двери, что вела к лестнице на второй этаж. Ему туда надо. Немедля. Сейчас же. И пускай кто не пропустит, станет на пути. Счастливый отец за себя не отвечает. Но, как это ни странно, никто ему не препятствовал, только изредка женщины в белоснежных халатах удивленно поглядывали на него и разводили руками: совсем с ума сходят эти отцы! Хотя чего здесь понимать: поздний ребенок, разве же не видно, вот и не нарадуется. Однако не станешь всем, кто этого не понимает, объяснять: нет времени.

Минеров схватил Верку, прижал к себе, начал целовать, горячо и суетливо, словно действительно потерял голову.

— Спасибо, спасибо за сына, дорогая!

— За Пашку...— в глазах Верки была грусть.

— За Пашку? А — почему? Ах, да-да! Я все понял, вопросов более не имеется! За Пашку, да-да!..

А потом он ехал в Глушец, счастливый и взволнованный, и ничего страшного, что не пришлось глянуть хоть краем глаза на дитя, ребенок спал, и не дали тревожить, и так все понятно до мелочей: сын похож на него и Верку, у обоих взял он, конечно же, все самое лучшее. Отец хотел, чтобы глаза были такие же голубые, как у мамы, а рост — ну, а рост его, только его. Тогда удобно будет срывать вишни — не надо становиться на табуретку.

А в Глушце, а в Глушце что делается! Боже! Весь колхоз только и говорит о рождении у Верки и Минерова ребенка, даже, кажется, трактора и грузовики, что тарахтят на мехдворе, заладили одно и то же, прислушайтесь только: Верка родила... Верка родила... Верка родила... Однако ж Минеров хорошо знал людей — поговорят какое-то время, какую-то малость, им тоже разрядка необходима, а как же, и забудут, налетят, словно вихрь, свои дела-заботы, они и займут их окончательно и бесповоротно. А потом еще что-то похожее случится, еще... И о том, что Верка родила от председателя Минерова, подложила, как думают некоторые сельчане, ему мину, не вспомнят и вовсе.

Мина хоть и разорвалась, но не так, чтобы взрыв тот далеко услышали. Это если бы раньше, при партии! Хватило бы. Намылили бы шею. Галина Викторовна, правда, поинтересовалась не без горькой иронии у Павла Сергеевича, можно ли ей съездить в роддом и поздравить Верку. Тот глянул на нее с такой напускной строгостью и так передернул щекой, что она, бедняжка, сразу поняла: нельзя!.. И потускнела в лице.

А между прочим, накануне у Минерова и Галины Викторовны произошла очередная перебранка, по накалу страстей она могла быть отнесена к одной из самых серьезных и нежелательных, в первую очередь, для мужчины, потому что она, жена, кажется, попала в самое яблочко — в десятку, когда сказала:

— А знаешь, почему ты, Минеров, привязался к Верке?

— Мне интересно от тебя это услышать.

— Тогда слушай. Нет, не потому, что она красавица там какая-то! Совсем не-ет!.. Таких юбок, как она, — куда взгляд ни брось! Ты — слабак!

— Ну, знаешь!..

— И не возражай! Дай сказать!.. Женщин также надо завоевывать. А ты не любишь этого делать. Ты даже не выругался, по-мужски крепко и зло, когда у тебя кресло из-под задницы выбили, — тогда, да-да, ты догадался, когда партию разогнали, ты не дурак, оценил ситуацию, а тебе хоть бы хны!.. Забираете, ну и берите!.. Ты не заступился за свое родное, за холодильник, за огород!.. И к Верке ты прилип, потому что она — не личность!.. Ты не терпишь людей, которые имеют характер, свои мысли, идеи, ведь ты боишься, мой милый, покрошить о них свои остренькие зубы!.. У меня — все!..

— Отчего же, продолжай… — Лицо у Минерова было красным и вспотевшим, он, наверное, забыл, что где-то в кармане лежит носовой платок.