Дом, которого нет

В эту поездку Кураевы обзавелись, не выезжая за пределы посёлка, желанными валенками и одёжей деревенского стиля у односельчанки-рыночницы. Та сначала удивилась: зачем такой цивилизованной, модно одетой паре это барахло, но Лидия обмолвилась про престарелую мать, и тема была закрыта.

После того, как оба наконец-то потрудились – каждый в своей сфере деятельности, на кухне началась расфасовка купленного провианта. Кураевы перестали ломать голову что и во что обернуть, они использовали обычные пакеты – всё будет переложено на месте и пакеты возвращены. Сумка была набита свининой, свежим молоком, сухим молоком, манкой, фасолью, клеткой куриных яиц, в дополнение Лидия уложила большой отрез хлопчатой ткани советских времён, не пригодившейся по вине моды. Помимо ткани она докинула кусок марлевого полотна для подгузников, пару косынок, вату, тёплые носки. Лекарствами в открытую они светить не стали: отобрали необходимые – либо в форме классической таблетки, либо порошка, высыпанного из цветных капсул, разложили их по мелким бумажным кулёчкам и подписали: «от лихорадки – взрослое», «от живота – взрослое и детское», «когда дело совсем плохо» – написали они на антибиотиках.

Лидия одела прямую серую юбку, кофту с длинным рукавом коричневого цвета, огромную фуфайку Стаса, предназначенную для садовых работ, голову покрыла маминым пуховым платком, обвязав его на спине крест-накрест и стала перед зеркалом. Угловатые скулы и большие, слегка напуганные глаза, были как у бабушки, выглядывающая из платка прядь тёмных волос сейчас тоже была, как у неё. До этого в спортивной шапке или без – с модельной стрижкой они кардинально отличались волосами друг от друга. Валенки были немного велики, но дополнили образ так, что Стас застыл в полном оцепенении.

– Ты просто красавица, – промямлил он.

Она обернулась и уставилась на него исподлобья, этот взгляд бросал вызов: уж не хочет ли он превратить её в простушку: снять золотые серьги, напялить старый платок и восхищаться.

– По их времени – красавица, – пояснил он. – Боюсь кто-нибудь уведёт.

– Давай, отправляй меня! Хватит лирики.

Сумку тащили вместе. Лидия не позволила Стасу помогать взваливать ей на плечо из-за больной спины, попыталась сама, аккуратно, чтобы не подавить яйца. Тут же резко поставила сумку в снег и ринулась обратно в дом, оставив мужа в недоумении.

– Нитки забыли! – крикнула она, оказавшись уже в дверях.

Она потянулась к антресоли и достала пластиковую коробку, катушки высыпались на кровать. Лидия отобрала несколько штук со старыми картонными и деревянными втулками, положила себе в карман и снова оказалась на месте. Стартовала она в этот раз от стены – ближе к сараям, но дальше от самой избы.

На фоне зимних сумерек горели огоньки: ближние – в прабабкиной и соседних избах, дальние – за огородами, где в современности красовались дома с флюгерами. Снег под ногами хрустнул, не прошло и минуты, как приоткрылась дверь. Лидия молча волокла сумку, наблюдая, как Евгения осматривается по сторонам, рыщет испуганными глазами повсюду, выскочила на улицу налегке, лишь бы тщательно всё проверить: не прячется ли за кустами Микола, или кто другой затаившийся некстати.

Баул опустился на старый крашеный пол, Алевтина как всегда качала.

– А вот и вы! – сказала Евгения, когда все двери были надёжно заперты за спиной.

– Не говори мне «вы», бап! – вспылила Лидия. – Мне от этого не по себе.

С бабкой они постоянно ссорились: одна поучала, другая протестовала против ограничения свободы, как мыслей, так и действий. Туда не ходи, этого не делай… Бап – летело в ответ, ты меня достала! Не доросла ещё спорить, цыц – бабка сердито ставила на место, и вдруг: «а вот и вы», да ещё стыдливый румянец на щеках.

– Не серчай, я не нарочно, – оправдалась Евгения.

«До чего же всё знакомо» – кружилось у Лидии в голове от услышанного, мелкий дядя бродил по дому в белой рубашонке в горох не по размеру – точно в такой она видела мать в возрасте трёх-четырёх лет на пожелтевших фотографиях. Она взяла его на руки, погладила по рубашке, ей показалось, что она щупает артефакт.

– Мам! – воскликнула девица. – Погляди: мясо, молоко, яйца!

Глаза у женщин светились, стояла суета: содержимое упаковок пересыпалось в чугунки, переливалось в корчажки, завязывалось в узелки. Евгения сразу поставила варить в горячую печь манную кашу на молоке, разбавленном водой – периодически доносилось постукивание ложкой о край ковша. Пока еда готовилась, Лидия оживлённо делилась информацией о жизни в будущем.

– Дом мы построили новый: большой, кирпичный. У мамы я одна, у дяди Ромы трое. Все хорошо живут, у всех квартиры в городе, у нас тоже квартир полно, мы их сдаём, а живём здесь: муж город не любит.

Евгения занесла в избу охладившуюся кашу и усадила пятимесячного ребёнка на колени.

– А давайте я покормлю! – вмешалась Лидия, забирая ребёнка. – Ну что, помнишь, как ты пичкала меня этой ненавистной манной кашей? – Наклонилась она к матери. – Пришло время отыграться – давай, давай, открывай рот!