Дом Леви

Кукушка издает свое ку-ку три раза, и пресекает их разговор. Усталость распространяется по комнате. Время от времени вяло раздаются какие-то слова. Кудрявые девицы откусывают от небольших соленых печений, господин Леви отирает лоб, Филипп, погруженный в кресло, оперся головой о собственную руку, доктор Вольф утонул среди подушек дивана, и нос его окутан густым дымом сигары. В углу похрапывает «мальчик из класса». Доктор Гейзе молча изучает Эмиля Рифке задумчивым взглядом. Эмиль поворачивается к нему, и глаза их встречаются.

«Мне знаком этот человек, – мелькает в голове доктора, – где-то с ним я уже встречался. Где? В любом случае, ясно, что он не еврей. Но видно, что он себя чувствует себя хорошо в этом доме».

Эмиль подозрительно смотрит на доктора Гейзе, и таким же подозрительным взглядом обводит лица всех, сидящих в комнате. Где Эдит? Куда исчезла, не сказав ни слова? Кажется ему, что все вокруг сообща настроены против него. Они спрятали Эдит! «Кто она, эта Эдит, вообще? Дочь «почтенного» отца и «старого короля» – деда… Кто она?»

Но не дано Эмилю много времени на размышления. Дверь с треском распахивается, и целая компания врывается в комнату. Дети, Франц, Фердинанд, Фрида, Эдит, и за ними – Гейнц с пустым бумажным пакетом в руке – и снова предстает Эмиль стене взглядов, изучающих его с ног до головы. Странная компания, испуганные дети, хмурый Фердинанд, бледная Эдит. Лицо Фриды ясно говорит: «Человек должен обладать терпением Иисуса милосердного, чтобы выдержать тебя». Эмиль оглядывает себя, может, что-то не в порядке с его одеждой? Но ничего такого не находит. Все на нем аккуратно.

И не мог представить Эмиль, что происходило в кухне дома Леви. Все уже было готово к обеду, индюк подавал приятные запахи, тарелки и блюда были украшены зеленью, и приятны на взгляд. Фрида и служанки нарядились в черные блестящие платья и выглаженные фартуки, служанки надели на головы белые кружевные чепчики. И уже пришли на кухню дети показаться Фриде, какие они чистые и нарядно одетые, в кухню ворвались Франц и Фердинад с криками, что они близки к тому, чтобы умереть с голоду, – итак, все было готово к обеду. И тут внезапно в кухне возник Гейнц, а в руке у него бумажный пакет с осколками льва. Трудно себе представить, какой гвалт поднялся в кухне! Вопль Фриды мог поколебать столпы, на которых держится мир. Она ведь, согласно завещанию покойной госпожи, хранила, как зеницу ока, эту драгоценную вещь из фарфора. И в течение сорока лет не было служанки в доме Леви, которая не слышала бы из ее уст долгие объяснения об этом льве и о том, как надо бережно к нему относиться. И вот, пришел чужак и разбил вдребезги эту драгоценную вещь! Фарфорового льва покойной госпожи! Не помогало то, что Гейнц говорил: это он, а не Эмиль Рифке, разбил льва. Фрида стояла на своем: Эмиль разбил, Эмиль – разрушитель, на его шее это преступление. Да она, Фрида, заранее знала, что дом беззащитен перед несчастьями, которые принесет этот, разбивший льва. Дети стояли и смотрели испуганными глазами на Фриду. Гейнц положил на пол пакет с осколками льва, и отчаянными движениями рук пытался защищать Эмиля. Но Фрида стояла на своем, и служанки присоединяют свои голоса к ее стенаниям, пока не наполнилась кухня страхом и черными предсказаниями, беспрерывно вылетающими из уст Фриды. И в эту катавасию ворвалась Эдит с вопросом о судьбе обеда. Приход ее не прекратил поток речи Фриды. Наоборот, она еще повысила голос. Гейнц прошептал Эдит на ухо: дело связано с тем, что он разбил статуэтку льва. Когда Эдит стали ясными крики Фриды, которая продолжала обвинять Эмиля в этом жестоком поступке – подумать только, разбил ни в чем не повинного зверя, – где такое слышно было? – произошло нечто невероятное. Тихая, деликатная, всегда уступающая Эдит, вышла из себя, лицо ее побагровело, руки сжались, ногой она отшвырнула бумажный пакет, и осколки рассыпались по кухонному полу. И голос ее, мягкий и нежный голос Эдит, заглушил голос Фриды. В кухне все онемели: Эдит орет! Все, все жильцы дома нападают на нее и ее друга. Только и ищут повод обвинить их в каких-то мелочах, в несуществующих грехах, в глупых суевериях. Начиная с отца и кончая Фридой! Все до одного! И за что? За что?

– За что? – закричала Фрида. – Она еще спрашивает за что?