Дом лжи

– Я нашел бутылку из-под шампанского и два бокала у нас на крыльце, – прошипел я. – Похоже, ты забыл спрятать улики.

Он сразу понял, о чем я, вспомнил и выругался. Все просто. Мусорный контейнер в переулке. Если вечер холодный, то мы часто выставляем мусор в патио, а утром относим его к контейнеру. Если не забываем, конечно. Отец забыл.

– Так что, папа, она теперь является в наш дом? Прокрадывается сюда, когда мама уже спит, а я на занятиях в городе? И чем же вы с ней занимаетесь прямо тут, в нашем доме, прямо в спальне мамы, пока она…

– Послушай меня, сынок…

– Да или нет? – Я невольно повысил голос, но тут же оборвал себя, еще до того, как отец умоляющими жестами напомнил мне о необходимости говорить тихо. Я и сам не хотел, чтобы мама узнала. Не хотел, чтобы она услышала.

* * *

Без трех минут семь. Еще три минуты, и свет в Грейс-Виллидж погаснет.

Подходя к дому Лорен, Кристиан замедляет шаг. Я замечаю у него на поясе веревку, она несколькими витками обхватывает его талию. Веревка? Но у Мрачного Жнеца нет веревки. При чем тут веревка?

Костюм сидит на нем лучше, чем мой на мне. Когда я надену черный балахон, который сейчас лежит у меня в наволочке, то он скроет меня до самых пяток. Но Кристиан выше меня ростом, так что его черный балахон едва доходит ему до ботинок. Ботинок от «Пол Рой» модели «Пик эксплорер».

Вы с Вики придумали отличный план, как повесить это убийство на меня, Кристиан. Но есть одна маленькая проблема. Как сказал один умный человек, хочешь кого-нибудь подставить – сделай так, чтобы он не узнал об этом заранее.

Кристиан сворачивает на дорожку, ведущую к дому, и скоро скрывается под навесом крыльца. Кирпичная конструкция скрывает его от посторонних глаз, пока он звонит в дверь, а Лорен ему открывает.

Не задерживайся там, Кристиан.

* * *

Посуда была перемыта и расставлена по местам, отец сидел в гостиной, уперев локти в колени, и смотрел на свой бокал с бурбоном. Так ему было проще, чем смотреть на меня, сидевшего возле камина.

– Есть вещи, которые такой молодой человек, как ты, оценить просто не в состоянии. Твоя мама и я, наши отношения… я по-прежнему люблю твою маму, Саймон, и всегда буду любить, всегда.

– Но трахаешь ты Лорен.

– Эй, послушай…

Я поднял брови. Раньше я никогда не позволял себе говорить с отцом в таком тоне, но в последнее время он сильно упал в моих глазах.

– Ну ладно, я слушаю. Но дело ведь именно в этом, да? Мама в инвалидной коляске, и тебя это не устраивает, так? Ты заработал кучу денег, похудел на двадцать фунтов, даже вон стрижку новую сделал. Обновленный, постройневший, свингующий холостяк Тед Добиас. А мама больше не входит в твои планы. Тебе хочется удовольствий, развлечений. А Лорен, конечно, удовольствие, да еще какое…

Он поднес руку к лицу:

– Ты всегда знал, как выставить меня в самом худшем свете.

– А это совсем не сложно, папа, уж поверь мне. – Я встал. – Все должно кончиться прямо сейчас. Твои отношения с Лорен должны закончиться сейчас.

– Этого не будет, сын. – Было ясно, что он уперся и не отступит.

Я подошел к нему, чувствуя, как дрожат у меня губы.

– Значит, ты бросишь маму? Теперь, когда она не может…

– Нет, нет, нет. – Он замахал на меня руками. – Я не собираюсь бросать твою мать. Я никогда этого не сделаю.

– Но и встречаться с Лорен ты тоже не перестанешь.

Он подумал, потом закрыл глаза и кивнул:

– Вот именно. Не перестану. И это мой выбор. Мой. Мне очень жаль, Саймон, но от тебя здесь ничего не зависит.

Я не знал, как мне на это реагировать. Хотелось запустить в отца чем-нибудь тяжелым, что-то сломать, разбить, но я знал, что это не поможет. Я мог бы поставить отцу фингал под глазом, но как мы потом объясним это маме? Маме. Женщине, которая дала мне все. Которая отдала себя нам обоим.

– Я думаю, в одном мы с тобой можем согласиться, – сказал отец. – Лучше, чтобы твоя мама не знала.

Я ничего не говорил ей. В ее состоянии, когда от нее прежней осталась лишь хрупкая оболочка, когда она то бодрствовала, все понимала, а то вдруг погружалась в дремоту и сознание изменяло ей, я просто не мог ей ничего рассказать. Я предпочитал держать ее в неведении, боясь, как бы это известие не стало для нее последней каплей, которая переполнит чашу. В общем, я не мог ей сказать.

Я не позволял Лорен Лемуан встать между моим отцом и матерью. Но из-за моего молчания она всегда оставалась рядом. Я стал их с отцом сообщником.

После того вечера мы больше не говорили о Лорен. Весь мой первый год в университете я курсировал между Чикаго и Грейс-Парк, оставляя маму с Эди, нашей сиделкой. Я не говорил ни слова, когда отец допоздна задерживался «на работе» по субботам или в Рождественский сочельник, никак не комментировал его задержки по вторникам и четвергам. Молчала и мама.

Знала ли она? Моя мать, умнейшая из всех, кого я знал в жизни, обладательница острого юридического ума, пусть и поврежденного инсультом, знала ли она, что происходит? Если и знала, то ничего не говорила. Как и я.