Дом малых теней

Кэтрин была уверена, что какое-то время назад зрители топали ногами по дощатому полу. Но все эти звуки были какими-то полумертвыми, и она даже не чувствовала вибрации. Значит, это все — просто звуковое сопровождение. Деревянные руки и ноги не могут ни аплодировать, ни бить по полу, если ими никто не понукает. Никто живой. Такую идею ее паранойя приняла с радостью.

Теперь, когда представление завершилось, огни рампы стали неспешно алеть. Когда опустился занавес, она почувствовала облегчение. Представление вымотало ее. Попробовать подняться — так ноги не удержат.

Реальность, изношенная и ветхая, вернулась к ней, но ее утратившие последний шарм развалины ничто не могли противопоставить насыщенным краскам спектакля. Он длился намеренно коротко — потому что большего зрители бы просто не вынесли. А ей было много даже того, что она различила сквозь щелочки меж пальцев. Чтобы не слышать запись голосов М. Г. Мэйсона и его сестры Виолетты, она заткнула уши влажными салфетками.

На чем было основано явленное ей действо, она даже догадываться не хотела. То немногое от речей рассказчиков, что она разобрала, в совокупности с выходками марионеток рисовало картину несомненно необычную, но в той же мере совершенно безумную, не менее безумную, чем все наследие Мэйсона, запертое в его кабинете.

Казнь Мученика Барнаби Петтигрю на виселице, сожжение Мученика Уэсли Спеттила — от увиденного ей было едва ли не дурно. Зрители рыдали и стонали, будто плакальщики на похоронах.

На протяжении всех расправ большая часть марионеток изображала детей. Оборванных, трясущихся от ужаса детишек, на глазах у которых их учителей посылали на смерть то суд, то толпа. Жуткие обвинения в некромантии и колдовстве зачитывались хрипящим голосом рассказчика откуда-то из-за сцены — нечто подобное могло выйти из под пера драматурга-якобинца с чрезвычайно воспаленным воображением, склонным к смакованию жутких подробностей.

Перед началом каждой новой сценки Маэстро-Обличитель выступал на своих собачьих ногах в самый центр сцены, расплывался в жуткой безносой сардонической гримасе и что-то втолковывал зрителям на неразборчивом английском с кучей идиом тюдоровской эпохи. Ей однажды довелось послушать запись стихотворных чтений самого Теннисона, сделанную на нескольких чудом уцелевших восковых валиках[17]. Качество здесь было примерно таким же — сплошь трески и хрипы. Кэтрин претила сама идея того, что пьеска могла быть куда древнее безумных измышлений Мэйсона, что он добыл ее откуда-то из прошлого. И ничего не было удивительного в том, что люди из «Би-Би-Си» собрались и быстренько смылись отсюда в пятидесятых.

Основой постановки выступала история в духе «их нравы». Кукла-заяц и девушка в чепце с длинными каштановыми волосами председательствовали на вынесении приговоров Петтигрю и Спеттилу в суде. Те же роли они исполняли в истории о колесовании Генри Стрейдера на «би-би-сишной» записи.

Но в ответ на приговоры кукловодам, обвиняемым в колдовстве, актеры-марионетки вломились в дома судей ночью, уволокли их из уютных постелей в какие-то нарисованные на задниках чащи — и принялись судить уже их.

Что было самым тревожным в бессистемных фрагментах драмы, которую она видела, так это эпизоды, в которых судьи отрывались от сцены и возносились в темноту, беспомощно дрыгая ножками. Звуковым сопровождением этому действу служили явно звериные вопли и свист торжествующих марионеток. Тонкий визг судей, постепенно затихающий, указывал на то, что наверху ждала их не смерть, а участь похуже. Возможно, некие пытки, выступавшие платой за расправу над Мучениками.

В конце спектакля куклы предстали в образах калек и нищих, один за другим канувших в отверстия в матерчатых боках сцены. Напрягая глаза изо всех сил, Кэтрин так и не смогла разглядеть кукольные струны. Деревянного мальчика с фотографий Мэйсона, проследовавшего ее детские трансы, тоже вроде бы не было. Все марионетки носили разные костюмы в каждой новой сцене, но когда выступала массовка, какой-то сухопарый призрак с черными кудрями нет-нет да и проглядывал то тут, то там — призрак, явно не намеренный являть свое лицо зрителям. Та крайняя отметка, на коей застыл градус нынешней паранойи Кэтрин, вполне допускала, что незримые кукловоды были осведомлены о ее присутствии в зале и намеренно скрывали деревянного мальчишку от ее глаз.

Когда представление наконец завершилось, Кэтрин поняла, что сидит одна и тяжело дышит, закрыв лицо руками. Выход из пристройки был свободен — запечатанную в стекло мумию унесли. Толпа, утомленно рокоча, покинула зал. Почти все гости уже нашли в полумраке путь наружу, а она все еще ждала в окаменелой тишине чего-то, ждала и молилась, чтобы никто не потребовал выступления на бис.

Марионетки сыграли свою роль. Теперь — антракт. Антракт на целый год.

И ради этого какие-то престарелые чудаки вычурно наряжались и собирались здесь?