Дом моей судьбы

Дай раз еще любить! дай жаром вдохновенья
Согреться миг один, последний, и тогда
Пускай остынет пыл сердечный навсегда.

— Вы как старик! — засмеялись над ним.

— Я — старик? Да вы что! Я еще неженатый! А эти стихи принадлежат четырнадцатилетнему поэту! Он увлекся Сонечкой Сабуровой…

Желаешь ты опять привлечь меня к себе?..
Забудь любовь мою! Покорна будь судьбе!
Кляни мой взор, кляни моих восторгов сладость!..
Забудь!.. пускай другой твою украсит младость!..

— Кто такая Сонечка Сабурова? — удивился я. — Кто этот поэт?

— Да вы что! Ираклия Андроникова не читали?! Он указал адресат лермонтовского стихотворения «К гению». Ясно море! Могу сейчас вам принести том с доказательствами! Лермонтов собственноручно пометил в скобках: «Напоминание о том, что было в ефремовской деревне в 1827 году — где я во второй раз полюбил — и поныне люблю».

— Во второй раз? Да во сколько же лет у него была первая любовь?

— Первая — в десять. — «Спортсмен» встал, но выходить из-за стола не спешил: все ближайшие столы устремили на него свои взоры. Белесые брови взлетели. — Мишель сам записал в автобиографической заметке восьмого июля тысяча восемьсот тридцатого года: «Один раз, я помню, я вбежал в комнату; она была тут и играла с кузиною в куклы: мое сердце затрепетало, ноги подкосились. — Я тогда ни об чем не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя ребяческая: это была истинная любовь: с тех пор я еще не любил так. О! сия минута первого беспокойства страстей до могилы будет терзать мой ум! — И так рано!..» И чуть ниже поэт повторяет: «И так рано! в 10 лет! о эта загадка, этот потерянный рай до могилы будут терзать мой ум!.. иногда мне странно, и я готов смеяться над этой страстию! — Но чаще — плакать».

Теперь уже весь салон смолк, будто задумался о чем-то своем. Официантки застыли в проходах, ожидая продолжения. Но рассказчик, ухмыльнувшись всем победно, отодвинул стул и пошел к двери.

На другое утро он опять убегал куда-то вдоль железнодорожного полотна, и с ним была уже целая команда парней и девушек.

На первой стоянке наш агитпоезд пробыл трое суток. Надев свитер, я присоединился к любителям бега по утреннему морозу. Мы познакомились со «спортсменом». Его имя — Александр Половников. Я перешел в его купе и теперь мог каждый день видеть и слышать его утренние рулады — он громко пел арии из опер. Перед завтраком обычно смолкал, одетый, углублялся в какой-то толстенный том. На верхней полке с ним ехал огромный чемодан.

Однажды за обедом он опять затеял разговор.

— Есть ли вокруг нас идеальные люди?

— Конечно, есть, хотя и неидеальные, — отвечали ему. — Прекрасные люди!

— Вот видите! Это уже ваши критерии. Хоть и неясные, но уже критерии. — Он указал в окно на серебристую стрелу самолета, которая чертила линию на чистом небосклоне. — Машину ведут пилоты… Корабли в космосе — космонавты… Ясно море! Их отбирают, сверяя с заранее изготовленными образцами! Эталон собран из нужных частей — характеристик личности: здоровье, отменные знания, смелость, воля, семейное положение… Как выискивают кандидатов в космонавты? Сверяют натуры с эталоном! У кого несообразности, того выбраковывают.

— Откуда вам известно? — загалдели ребята.

— И парашютистов и десантников так же подбирают! — напыжился Александр. — Можно не только примеривать по эталону, но и с детства, с пеленок тянуться к образцу! А то: любовь — стихия! Душа — стихия! Непредсказуемая, неуправляемая! Будто нельзя знать год своей свадьбы, количество детей или обожествлять в себе донжуанство!

— Не рисуйте карикатуру! — напали на него. — Нельзя же учить любви с десяти лет! Глупости! Может быть, с пеленок назначать год свадьбы?..

Тут уж дали волю чувствам девушки.

— Вы настаиваете на стихии? — обернулся к ним Александр. — К восьми годам малыш знает восемьдесят процентов того, что он получает за первые семнадцать лет жизни! Он вовсе не малыш! Ветви характера его, будто листья из почек, выметнулись! Посмотрите, какие ныне молодые спортсмены! С какой волей защищают титулы чемпионов! Все дело знаете в чем? В том, что воспитатели не знают критериев…

После каждого завтрака и обеда к вагонам подъезжали легковые машины, автобусы, крытые брезентом машины-«вахтовки», они забирали танцоров, певцов, лекторов, увозили их в залы поселков. Вечером, после концертов и встреч с населением, мы опять собирались в коридорах, купе, в вагоне-библиотеке и в вагоне-клубе, пели, танцевали. Александр не лез здесь в споры, удалялся от толпы, хотя интерес к нему заметно возрос. Однажды вечером мы вышли с ним прогуляться после ужина по улочкам поселка. На темно-синем пологе неба мерцали звезды. Под ногами хрустел ледок. Из окон домов лился свет, а из дверей клуба валил пар, выплескиваясь оттуда вместе с танцевальными ритмами.