Дом на Баумановской

Все ясно – мальчишки, что Коля, что Кисель, знали Грениха по газетам. В прошлом году гипнотический метод не сходил с передних полос.

– Будут-будут, – поддакнула Майка. – Очень болезненная процедура, после нее люди три дня пускают слюну, как после электрического тока. Но сначала клистир поставят. Так что готовься.

Грених переглянулся с Фроловым. Оба промолчали, не стали разубеждать насмерть перепугавшегося Киселя, Константин Федорович лишь грозно вытянул палец в сторону дочери, молчаливым жестом веля придержать язык за зубами.

Киселя допросили, упираться он при Гренихе не стал. Искоса и боязливо поглядывая на гипнотизера, он охотно ответил на все вопросы Фролова, тот составил протокол, который нужно будет успеть вместе с прикрепленным к нему вещдоком в виде признания предоставить судье. Потом задержанного вывели. До завтра он побудет под стражей в дежурной комнате, утром переместят в арестантский дом.

Вскоре вновь послышались шаги в конце коридора – теперь это была пара женских каблучков, жестко отстукивающих по доскам пола, и мягкая, шаркающая поступь мужчины в теле. В кабинет старшего следователя влетела женщина в костюме англезе из тонкой серой шерсти и в распахнутом манто с высоким бобриковым воротником, короткие светлые, как у Коли, кудряшки торчали по сторонам оттого, что пришлось собираться наспех. Она относилась к тому типу красавиц, которые не старели и оставались очаровательными даже поднятые с постели среди ночи и в строгом английского вида костюме, какие приняты сейчас среди советских женщин. Ей было сорок или больше, но изящная утонченность и моложавость делали ее на вид чуть больше тридцати, в жестах и постановке головы скользило старое воспитание, лицо не нуждалось в краске – большие серые глаза, гордый разлет бровей, аккуратный ротик, естественный румянец, впечатление портили лишь очень отчетливые складки в межбровье, выдающие напряженное недовольство. Грених едва успел подумать, как Коля похож на мать, она быстрыми шажками пересекла кабинет и рукой, обтянутой лайковой перчаткой, залепила сыну звонкую оплеуху.

– Ох-хо, – выдохнула машинально отшатнувшаяся от нее Майка, втянула голову в плечи, всем своим видом показывая искренне сочувствие.

– Это была последняя капля моего терпения! – вскрикнула мать Коли. – Опять после музыкальной школы где-то шлялся?

Отец мальчика – грузный, неповоротливый пятидесятилетний мужчина, похожий на грушу с отвислым животом и нежными, как у женщины руками, лишь тяжело вздохнул, поцокав языком, сонно качнул головой. Лицо у него было ленивое, равнодушное, некрасивое, с толстыми губами и маленькими глазками, жидкие волосы неопределенного цвета, зачесанные набок, прикрывали большие залысины. Роли Пушкина, Дубровского и Онегина Коля получал благодаря генетике своей матери, подарившей ему кудри, медовый их цвет и черты лица, как у Аполлона. Только глаза были не ее.

– Нам можно его забрать? – вскинулась она.

Фролов был несколько обескуражен резким жестом женщины, не ожидал, впрочем, как и все, что та начнет колотить и без того побитого ребенка. На помощь пришел Грених.

– Боюсь, что прежде нам придется кое в чем разобраться, – начал он сухим тоном судьи. – Послезавтра слушание по делу Михэли Цингера, который якобы устроил 17 сентября у вашего дома беспорядки, был избит и брошен умирать во дворе.

Мать Коли поджала губы, вскинув хорошенький подбородок.

– К нам это не имеет никакого отношения.

– Боюсь, вы ошибаетесь. Ваш сын тоже участвовал в этих беспорядках.

Грених повернулся к Коле, глядя на него сверху, как коршун, и ледяным тоном спросил:

– Чем ты ударил Михэли, Николай?

– Обломком кирпича, – прошептал Коля, с усилием разлепляя опухшие, в засохшей крови и посиневшие губы.

– Когда ты это сделал? Свидетели есть?

– После того, как все разошлись уже… с Киселем были его ребята.

– Кто? Ты их знаешь?

– Было темно, я не разглядел.

– Что? – взвилась его мать.

– Ольга Витольдовна, – мягко обратился к ней Грених. – Не торопитесь с суждениями. Сначала прочтите вот это.

И он передал ей письменное признание Киселя.

– Кто это такой – Никанор Кисель? Я такого не знаю! Что за странное имя? Это кличка?

– Нет, фамилия. Ваш сын был с ним знаком.

– Зачем? Зачем? – задыхалась Ольга Витольдовна, тряся признанием у Коли под носом, ему приходилось, скривившись, уворачиваться.

– Хорошо бы это выяснить, конечно, – Грених мягко забрал у той бумагу, боясь, что она в сердцах разорвет ее или скомкает, и вернул на стол.

– Ты будешь молчать?! – тон женщины стал высоким и пронзительным. И как-то странно были произнесены эти слова, будто утверждение. Но мать Коли трясло, она была бледна, вот-вот падет без чувств от ярости. Она не находила слов, чтобы выразить свое негодование.

– Он задирался, – начал Коля, глядя в пол. – Я хотел поквитаться. Разве это не то, что…

– Поквитаться?

– Я хотел быть, как…

– Чего ты хотел? Чего? Вот этого? Милиции?

– Я должен был доказать…

– Замолчи! – мать не давала сыну возможности говорить, перебивая его и наскакивая, заставляя вжимать голову в плечи в ожидании очередной порции оплеух.