Дом на берегу

Незадолго перед рассветом, уже не надеясь заснуть, я спустилась в кухню чтобы согреть себе стакан молока. На полу, в центре квадратика блестящей каменной плитки, сидела маленькая черно-белая кошка. Я позвала ее, но кошка грациозно скользнула мимо, исчезая в темном коридоре. Пока я пила свое молоко, мне пришла в голову мысль, что, если бы Леонард находился в доме, ночью я бы не решилась даже кончик носа из своей комнаты высунуть. Ни за что на свете.

Утром, когда я пришла к Колину (чуть пораньше, не дождавшись обычного времени), он лежал с широко раскрытыми глазами. Занавески были отодвинуты, открывая окно полностью, и, хорошо освещенная, комната смотрелась совсем иначе.

– Она кричит, – сказал Колин, кивнув в сторону канарейки.

– Поет, – поправила я.

– Зачем она это делает?

– Радуется новому дню.

– Считаешь, ей нравится у меня?

– Да. Видишь, как весело она прыгает по клетке.

– Она умеет раскачиваться на своих качелях, – сообщил мне Колин так потрясенно, будто звезды нападали за ночь на подоконник его комнаты. – Она добралась до них, цепляясь лапами за прутья клетки.

– Если мы выпустим ее в комнату, ты посмотришь, как она летает, – я села, положив на колени принесенные с собой книги. – Ты уже завтракал?

– Нет. Пибоди должна вскоре принести.

– Я спущусь сама. Я тоже еще не ела, так что позавтракаем вместе.

Миссис Пибоди ворчала, складывая еду на поднос.

– Попробуйте накормить этого ребенка, он же ничего не ест. Вот увидите, принесете все обратно.

– Что это? – спросила я, глядя на тарелку, полную варева неопределенного цвета.

– Овощное рагу.

– Есть что-нибудь другое?

– Но овощное рагу полезно.

– Но вы же сами сказали, он не станет его есть.

– Но оно полезно.

Мысленно вздохнув, я повторила снова:

– Если он все равно это не ест, какая разница, насколько оно полезно? Положите ему то же, что и мне.

Миссис Пибоди, недовольно бормоча себе под нос, собрала Колину другой завтрак. Уже привыкнув к ее частому ворчанию, я перестала обращать на него внимание, так же как Натали и Колин.

– Донесете?

– Донесу.

Совсем другое дело: булочки, золотистые снаружи, яично-желтые на разрезе, с тающими на них кусочками масла. Аппетитный запах выпечки заставил мой желудок нетерпеливо заурчать. Вряд ли Колин сможет оказаться от этой еды.

Когда я вошла, Колин трогал прутья клетки. Рукав его пижамы сполз, открывая запястье, такое хрупкое, что смотреть больно. Я повинила себя за то, что давно уже должна была проследить за его питанием. Ладно, еще не поздно все исправить. Намазав булочки джемом, я начала разливать кофе по чашкам. Затем принесла маленький столик для завтраков в постели, расположила его на одеяле перед Колином, поставила на столик поднос с едой.

– Сегодня ты съешь все и никаких возражений.

Колин потянул носом.

– Кофе? Мне нельзя. Я от него становлюсь совсем чокнутым.

– Ты не чокнутый. И кофе – иногда – тебе можно.

– Я придумал ей имя, – сообщил Колин с набитым ртом. – Жюстина.

– Красиво. Знаешь, если ты будешь сам подсыпать ей корм, она будет считать тебя хозяином, своим главным человеком.

– Значит, отныне ее кормлю только я. Потому что я и есть ее хозяин.

– Конечно. Ночью, между прочим, пошел снег. Но он уже начал таять.

– Я никогда не видел снега.

– Увидишь, – уверила его я, и Колин, к моему удивлению, согласился.

– Увижу, – он перевел взгляд на Жюстину, которая решила присоединиться к завтраку и клевала свои семечки. – Не выпускай ее пока из клетки. Я боюсь, что она улетит.

– Далеко не улетит. Не пролезет же она под дверью.

Колин неуверенно дернул плечом.

– А вдруг.

– Я нарисовала кое-что для тебя, – я передала Колину рисунок. На нем было изображено лицо Натали, окруженное развевающимися прядями волос. – Не очень хорошо получилось, но как смогла. В жизни она красивее.

Колин рассматривал рисунок задумчиво и долго.

– Ты тоже ее любишь, – заключил он.

Моя рука дрогнула, расплескав из чашки немного кофе.

Выйдя из дому в тот день, я обнаружила, что снаружи все черное и белое. Первый снег, растаяв, оставил после себя вязкую грязь. Небо походило на громадную простыню, накрывшую наш мрачный мирок. Но я чувствовала себя хорошо.

Назавтра начались дожди и долго потом не желали заканчиваться. Но для меня эти пасмурные дни были озарены солнцем. Даже в доме стало светлее – Натали сорвала все шторы с окон. Я забыла об одиночестве и тревогах, терзавших меня. Треть дня я проводила с Колином, треть – с Натали, а вечером либо занималась своими делами, либо возвращалась к Колину. После отъезда Леонарда Натали расцвела. Это был такой контраст; прежде я и не подозревала, до какой степени его присутствие подавляло ее. Теперь она чаще улыбалась, реже ругалась и даже начала следить за своей одеждой. Винные бутылки, пустые и полные, исчезли из ее комнаты, чему я очень обрадовалась, потому что меня давно уже мучило ощущение, что от нее слишком часто пахнет спиртным. К сожалению, от сигарет она не отказалась. «Только после моей смерти», – заявила Натали, прикуривая.