Дом на берегу лагуны

– Если мы выиграем с таким незначительным перевесом, наверняка это вызовет волну насилия, – сказал он. – Референдум, по сути дела, – это борьба между вхождением в состав США и независимостью; свободное государство – это мыльный пузырь. Если победит независимость, мы окончательно станем «банановой республикой» и перестреляем друг друга, как на голубиной охоте. Именно это происходит сейчас на соседних с нами островах.

Это было верно, ситуация вокруг ухудшалась с каждым днем; кто бы ни выиграл, все равно прольются реки крови.

От Мануэля по-прежнему не было вестей; полиция не знала, где его искать. Каждый раз, когда я смотрела на его фотографию в кабинете, слезы наворачивались у меня на глаза. Я ничего не могла сделать, только ждать и молиться.

Как-то раз Вилли случайно столкнулся с братом на улице в Старом Сан-Хуане. Мануэль не хотел, чтобы Кинтин узнал об этой встрече; он боялся детективов и взял с Вилли слово, что тот никому ничего не скажет. Но мне Вилли рассказал.

– Ну, как ты? – спросил Вилли, горячо обнимая брата и радуясь встрече. – Где тебя, к дьяволу, носит? Мы все беспокоимся за тебя.

Мануэль тоже обрадовался, он действительно был искренне рад видеть Вилли. Он похудел. И его огромные черные глаза еще больше выделялись на осунувшемся лице. К счастью, на улице было много народу, так что никто не обратил на них внимания. Вилли предложил Мануэлю выпить пива в ресторанчике неподалеку. Они заняли столик в углу зала, под электрическим вентилятором, который медленно крутился у них над головами. Они заказали гамбургеры и два холодных пива «Будвайзер».

– У меня нет постоянного жилья, – сказал Мануэль. – Ночую где придется. Только так можно замести следы. Но все идет неплохо. Вполне возможно, что, несмотря ни на что, референдум выиграют независимые.

Внимательно глядя на брата, Вилли думал о чем-то своем.

– Ты уверен, что хочешь именно этого? Почему ты не оставишь АК-47 сейчас, пока еще не поздно? Они не должны были принуждать тебя участвовать в забастовке и уж тем более оскорблять отца, – попенял он Мануэлю, впрочем, вполне доброжелательно.

Мануэля рассмешила наивность брата.

– Никто меня участвовать в забастовке не принуждал. Я ее сам и организовал. Я пуэрториканец, а папа считает себя американцем. Он хочет, чтобы мы с тобой говорили по-английски, а испанский забыли вообще. Так ему, видимо, будет удобнее торговать ветчиной на континенте.

– Не говори так о папе, – перебил его Вилли. – Недостатки есть у всех, папа тоже от них не свободен, но он любит тебя, а ты его не уважаешь.

Мануэль залпом выпил кружку пива и встряхнул своей гривой, упавшей на глаза.

– Да нет, его как раз я уважаю. И скрупулезно следую его правилам. Ты помнишь, что он говорил нам, когда мы были маленькие? Что мы должны быть настоящими конкистадорами и упорно добиваться своей цели. Коммерция – это тоже война, и я делаю то же самое, что он. Только его цель – это делать деньги, а моя цель – независимость.

Заметив, как встревожился при этих словах брат, Мануэль решил умолкнуть. Он внимательно пригляделся к Вилли, увидел его поврежденный глаз и шрамы на правом виске.

– Да, единственное, что умеют делать эти свиньи. Они никогда не осмелятся напасть на сильного. Вьют только слабых.

Вилли отпил пива. Ему не понравилось, что брат считает его слабым.

– Я сейчас не собираюсь возвращаться в Институт Пратта, – сказал он, желая сменить тему. – Уже учусь в Университете Пуэрто-Рико, а по вечерам помогаю папе в «Импортных деликатесах». Он отдал мне твой прежний кабинет, там, где на стене висит старый потертый ковер.

Мануэль поставил стакан на стол.

– Не напоминай. Он наобещает тебе золотые горы, лишь бы ты занял мое место. Но «Импортные деликатесы» он не передаст в наследство никому.

– Это не так, Мануэль, – сказал Вилли, пытаясь его успокоить. – Перед смертью Петра сказала мне, что Кинтин решил оставить все свое состояние какому-то фонду, с благотворительными целями. Меня фирма не интересует, я просто хочу помочь папе.

Мануэль ему не поверил. Разозленный, он вскочил, опрокинув стул, и, выбежав на улицу, размашисто зашагал. Через несколько дней Вилли обнаружил на своей «тойоте» листок бумаги, засунутый под «дворник», где было написано: «"Импортные деликатесы" – торговая фирма фашиста! Будешь там работать – пожалеешь».

В эти трудные дни Перла была единственным утешением Вилли. Красота ее несла покой и умиротворение, так что ее имя очень ей подходило.[5] Она была совсем не похожа на Кораль, совершенно не интересовалась политикой. Когда Кораль заговаривала о политике. Перла вставала и уходила из комнаты. Она каждый день приходила в дом на берегу лагуны, чтобы увидеться с Вилли, и рассказывала ему о своей работе – она работала медсестрой в пригороде. Когда она в первый раз увидела скопище хижин, затерянных в лабиринте зарослей, то просто поверить не могла, что среди такой красоты может существовать эта преисподняя. Берега покрывали кучи мусора, везде валялись использованные шприцы, покореженная мебель, драные матрасы, старая резина от проржавевших машин: все было завалено отбросами.