Дом на болотах

Вышитое внизу Мэлори прочла вслух:

– Работа Розмари Райт, восьми лет.

Мэлори подумала о своем светленьком пухлом отце – с трудом верилось, что эти люди могут быть с ним в родстве. Но она постаралась подавить первоначальное разочарование. Он мог быть связан с домом как угодно. Мог здесь работать, мог быть другом семьи. Какаято связь точно есть.

По лицу Фрэнни блуждала непонятная улыбка.

– Ей было столько же, сколько мне. И у нее тоже была собака, как Ларри. Это ведь этот дом, да?

– Да, судя по всему, да, – сказала Мэлори с облегчением: хотя бы Фрэнни повеселела.

Фрэнни без капризов почистила зубы и дала расчесать свои длинные волосы. Без капризов приняла таблетку от нервов и легла в постель, обнимая плюшевого мишку Фредерика, послушная девочка. Расцветкой она удалась в Мэлори: бледная с темными волосами, на свету отливавшими медью. Видя их рядом, все говорили:

«Ну вылитая» и все такое. Но вообще это было неправдой, просто всех вводили в заблуждение волосы и зимняя землистая кожа, летом становившаяся грязно-бурой. На самом деле у Мэлори были болотно-серые глаза и мелкие черты лица, а само лицо круглое, из-за чего она выглядела по-детски; и волосы тусклые, прямые, как палки. Она зачесывала их назад, подкалывала наверх, но с ними никак не получалось что-то сообразить. Все всегда думали, что она моложе, чем есть, а дочь выглядела старше своих лет. У Фрэнни глаза были зеленые, цепкие, и между бровями залегла хмурая складка, которую Мэлори хотелось разгладить. Ларри свернулся в ногах узкой кровати клубком кремовой шерсти. У Фрэнни хотя бы есть собака, с ней и не так одиноко, и теплее.

Оставшись одна в кухне, Мэлори открыла бутылку хереса, которую привезла на Рождество, налила себе бокал, потом села, завернувшись в шубу, которую ей купил Тони, и стала пить херес и курить оставшийся «Ротманс», одну за другой. Окошко отражало свет кухонной лампы. За ним была темнота, пустота сельской природы, только дом отделял их с дочерью от того, что лежало снаружи. Пространство неведомого – свое уединение – Мэлори ощущала как нечто физическое, как огромное давящее объятие темноты; ей пришлось упереться головой в столешницу. Она представила, как лезет в сумку за люминалом, который выписал врач, как глотает таблетку, запивая ее хересом. И так легко, и отпускает. Но она заставила себя прекратить. Она стала слишком часто хвататься за таблетки, нуждаться в них, стала опять погружаться в ступор, как тогда, когда Фрэнни была маленькой.

Несколько лет назад, когда Мэлори поставили диагноз «нервное истощение», врач посчитал, что спровоцировала его смерть отца, но оно уходило куда глубже. У нее просто не было таланта к счастью. Она боялась, что если снова начнет принимать таблетки, то уже не остановится. Она так устала, что не могла уйти с кухни, так устала, что ничего не могла, и после трех бокалов тошнотворного хереса слишком устала, даже чтобы пить. Может быть, у нее получится сегодня поспать после долгой дороги.

У нее закололо затылок. Было что-то – на самом слуховом пороге, – что она никак не могла уловить. Она застыла, закрыла глаза; напрягла все остальные чувства. Ничего. Мертвая тишина, и все. В деревне ей было так непривычно, что делалось тревожно. Если очень-очень сосредоточиться, услышишь, как поскрипывают, подаваясь и оседая, стены, как задувает в печные трубы и вылетает прочь слабый ветерок. Потом что-то заскребло; тихое царапанье наверху. Мыши.

В спальне в глубине дома Мэлори улеглась в бугристую холодную постель, потерла друг о друга ноги и постаралась зарыться в шершавые простыни, чтобы хоть как-то согреться. Имелась еще одна комната, побольше, – она открывала дверь и заглядывала туда, – но мебель была накрыта чехлами, а света, казалось, не хватало, чтобы осветить ее полностью. Похоже было скорее на зал прощаний в похоронной конторе, чем на спальню, так что Мэлори выбрала ту, что выходила на восток. В конце концов она прекратила попытки согреть застывшие ноги и отыскала пару носков и тяжелое шерстяное одеяло. Все не так уж плохо. Они здесь. Они справились. Если у них получится еще только одно это семейное Рождество, все пойдет на лад. Утром все будет иначе. Завтра будет лучше.

В ту ночь она проснулась от сна, в котором фигуры с вышивки ожили и лица у них поменялись на ее лицо и лицо Фрэнни. Они с Фрэнни во сне шли по болоту.