Дом на Черной речке

Но вот уехали наши книги, уехала мама с Саввкой, и наша жизнь сосредоточилась во флигеле. Двери большого дома были заперты, окна заколочены, дорожки к нему заросли. Мы редко ходили к дому — зачем, когда гораздо интереснее играть около флигеля, носиться по саду и далеко по окрестностям в обществе верного Варнавы Препотенского. Этим персонажем Лескова был пес — фантастическая помесь таксы с дворнягой самого плебейского происхождения. Он был весь вытянут в длину, ноги короткие, но не слишком кривые, только если посмотреть сзади, то заметно, что они от коленей торчат врозь. Цвета он был какого-то голубовато-стального, вроде полярного песца, но с белыми и желтыми подпалинами. Одно его мягкое, как бархат, висячее ухо было черным, другое белым, глаза тоже — диво дивное! — были разными — один глаз карий, другой голубой. Кончик его длинного стального хвоста был украшен белой кисточкой, которая, как флажок, мелькала в траве, когда Варнава бежал через луг. Сзади на ляжках лихо закручивались два маленьких водоворотика из желтой шерсти.

Все находили, что Варнава донельзя безобразен, но ни одна самая умная, самая породистая собака не снискала бы себе столько нашей любви и нежности, как наш дорогой Варнашка! Какой это был умный и милый пес, каким весельем сверкали его разные глаза, как светились его белые зубы!

Вот он спит, свернув калачиком свое длинное туловище, на подстилке, и кажется, что глубоко спит, по крайней мере у него даже подрагивают ноги и дрожат веки, — наверное, снится Варнаве Препотенскому, как он мчится по полю в погоне за курицей, — была в его жизни такая пагубная страсть! А человек подходит себе к вешалке взять пальто или куртку — тете Наташе понадобилось чего-то купить в лавке финна Сиркэ, который «с кадыком». Посмотрите на Варнаву! Каким-то шестым чувством, которое бдит даже во сне, собака чует, что берут что-то с вешалки, — она моментально вскакивает и в диком восторге начинает прыгать и скакать по комнате. Ее глаза сияют, пасть растягивается в подобие улыбки, из нее вдруг высовывается кончик розового языка, он все растет, удлиняется, наконец заворачивается в трубку — раздается взвизгивающий, протяжный зевок. Это нервная зевота — она всегда нападает на Варнаву, когда он находится в счастливом предвкушении прогулки. Уморительное и трогательное зрелище! Он мешает одеваться, выхватывает из рук калоши и шапку, бросается то на грудь одевающемуся, то на дверь, и все время слышны его нервные зевки. Наконец открывается дверь, и Варнава в экстазе вылетает на крыльцо. Вороны и воробьи в ужасе шарахаются от него на деревья, он сконфуженно останавливается, оглядывается: не сердись, мол, что я так глупо погорячился! — говорит его лукавая морда. Убедившись, что никто не сердится, он сладко щурится, фыркает, вскидывает хвост и грациозной рысцой бежит по дорожке — смешные водоворотики на ляжках начинают ритмически покачиваться в такт движениям ног.

Нам трудно представить себе прогулку без этой проворной, торпедообразной фигуры, мелькающей то впереди, то сзади, — вот он совсем скрылся в высокой траве, только белый кончик хвоста да полоска волнующейся травы указывают на его продвижение. К сожалению, прогулки не всегда кончаются благополучно, вернее, почти ни одна из них не обходится без роковой встречи с курами — ведь около всякой крестьянской избы гуляют десятки этих беспечных пернатых. Вот и сейчас мы замечаем несколько гуляющих кур около забора своего хозяина, который — как мы не раз убедились — имел злой и мстительный характер. При виде злодейской рожи достойного Варнавы он немедленно впадал в беспокойное, крайне нервное состояние.