В дом возвращаться не хотелось, но еще одно дело осталось неоконченным.
Глебова я нашла в комнате, где хранились инструменты. Кажется, он искал лопату – утренняя могила так и осталась незакопанной.
– Лопата там, на улице. Мы про нее забыли.
– Точно.
– Я хочу с вами поговорить.
– Да, конечно. Слушаю.
– Не здесь. Это важно.
– Хорошо, идемте.
Мы вышли на крыльцо, Глебов закурил. Над кладбищем плыл теплый вечер, солнце казалось жидким металлом, готовым вылиться на горизонт. Так уже было однажды.
– Послушайте… если надежды нет. Зачем вы его мучаете? Он же сам все понимает. Он видит, что вы не можете помочь… я же… я пусть немного, но побыла на его месте. Так нельзя. Он не заслуживает такого, это как тюрьма. Кто он вам? Друг? Родственник?
Глебов нервно потер лоб, выкинул окурок в кусты.
Ответил:
– Как врач я должен бы с вами согласиться. Чудес действительно не бывает. Что же до остального… Он мой сын. Ему двенадцать.
И вошел в дом, плотно прикрыв дверь.
Почему я не догадалась? Все же было к одному… почему я сразу не догадалась? И теперь мои слова будут висеть в воздухе, пока не сбудутся… или не рассеются. Почему я всегда сначала говорю, потом думаю?
Солнце сплющилось, проталкивая себя за линию горизонта, потеряло большую часть своего блеска. Еще немного, и станет совсем темно. И холодно.
Надо, наверное, возвращаться к себе. Надо думать, как жить дальше, искать новую работу. В своей локации и без всяких биотов. Без всяких…
Дом встретил меня сумрачной тишиной.
Глебова нигде не было, на кухне шумно текла вода, я не стала туда входить. Заглянула в одну комнату, в другую. Обнаружила Сережу у окна в третьей комнате.
– Сереж… ты в шахматы играешь?