Дом на краю ночи

– Нет, нет. Я никогда не был твоим исповедником. Я знаю, ты не религиозен. Думаю, тебе следует помириться с Пиной, а мы лучше останемся в темноте неведения. Не усугубляй ее унижение.

Когда Амедео вернулся домой, Пина спала. Она лежала, закинув за голову руку, обнажив смуглый изгиб правой груди. Ресницы ее были мокры, коса расплелась и разметалась по подушке. Амедео не мог и вспомнить, как он любил Кармелу, да и любил ли он ее вообще. Впервые, с тех пор как он приехал на остров, на него нахлынула тоска по Флоренции.

Но теперь у него был сын. Хотя с того первого утра ему не дозволялось брать его на руки, он взял ребенка и понес его наверх. Мальчик был такой крошечный. Ручки, розовое личико; круглая грудка вздымалась и опускалась.

Амедео так хотел что-нибудь подарить сыну, что-то символическое. И тогда он предложил первое, что пришло в голову, – шепотом принялся рассказывать мальчику историю острова.

Первое имя, Каллитея, дали острову греческие мореплаватели, которые приплыли сюда в поисках новой родины. Имя могло означать «самый красивый» или «благодатный огонь». Оба варианта возможны, так как остров был вулканический; сиракузские моряки клялись, что видели отблески и языки пламени. Маяком он сиял во тьме, и мореплаватели повернули свой корабль и поплыли на его свет. Как только они приблизились, вершина острова начала затухать и погасла.

Путешественники высадились на берег и провели ночь в прибрежных пещерах. Вокруг лишь черная вода и звезды. Ночью взошла луна, осветив море, и путешественники были разбужены рыданиями. Плач, казалось, окружал их со всех сторон и возникал прямо внутри скал. В темноте моряки обнаружили побелевшие черепа, под ногами хрустели кости. Это были не пещеры, а могилы. Моряки поняли, что нечто ужасное произошло на этом острове.

Поселенцы обживались на новом месте, но каждую ночь их тревожили стенания и плач, вызывая кошмары. Когда это стало невыносимым, поселенцы решили не спать вовсе. И жители острова, построившие первые каменные дома, бодрствовали до рассвета, они собирались при свете костров и звезд, пели и били в бубны. То ли из-за таинственного плача, то ли из-за отдаленности острова, окруженного черным морем и мириадами звезд, все их песни были очень печальными. Никто не мог сочинить радостную песню, даже самые великие из их поэтов. Да и теперь, рассказывал доктор, песни Кастелламаре звучат для ушей чужаков настолько скорбно, что если слушать их достаточно долго, то можно сойти с ума.

Неуверенно, вполголоса, чтобы не разбудить Пину, доктор спел сыну самую красивую и наименее печальную из этих песен.

Он намеревался рассказать остальную часть истории – о том, как было снято проклятье, как крестьянской дочери Агате явилась Мадонна, как жители острова камень за камнем заново отстроили свой город, – но малыш забеспокоился и заплакал. Внизу, одновременно с сыном, словно повинуясь инстинкту, проснулась и Пина.

– Амедео, – закричала она, – где мой сын?

Он погладил щечку мальчика.

– Надо поговорить с твоей мамой, – сказал он.

Пина еще не проснулась до конца и томно улыбнулась мужу, в точности как в свое первое утро в «Доме на краю ночи». Но через миг она вспомнила о несчастье, что с ними приключилось, и изменилась в лице.

– Отдай мне ребенка!

Амедео положил младенца ей на руки. Судя по напряженной позе жены, он понимал, что ему лучше уйти, но остался.

– Пина, я должен с тобой поговорить. Я сделал тебе больно.

Она не заплакала, но и не посмотрела на него.

– Да. Сделал.

– Пина, – взмолился Амедео. – Amore. Скажи, как мне все исправить.

– Мне больше всего неприятна ложь, – ответила Пина, устремив на него твердый и спокойный взгляд.

И он рассказал ей правду.

Пина долго молчала.

– Ты опозорил меня перед всеми, – заговорила она наконец. – Перед соседями, перед друзьями, перед всем островом. Неужели ты думаешь, что можно поступить подобным образом и рассчитывать, что все это забудут? Здесь не большой город вроде Флоренции. Здесь люди не забывают ничего и никогда. Ту т просто больше не о чем говорить. Теперь все будут знать, включая детей и детей их детей, что ты путался с другой женщиной накануне собственной свадьбы.

– Я все исправлю, – ответил он. – Я люблю только тебя, Пина. Я докажу это.

– А не могли бы мы уехать куда-нибудь? – спросила она. – На север, во Флоренцию! Разве ты не можешь найти другую работу в большом городе, где мы никого не знаем?

– Покинуть остров? – От жалости к себе Амедео не смог сдержать слезы. Капли упали на младенца, и тот с интересом посмотрел наверх. – Нет ли какого-нибудь другого способа, Пина? Проси о чем угодно, только не об этом.

И Пина отпустила его.

Как-то днем по пыльной дороге, проходившей за фермой Риццу, примчался сын Арканджело. Амедео на кухне у Риццу осматривал кожные воспаления у его детей. Сын Арканджело съехал по склону в облаке пыли, поставил свой велосипед у ворот и, сняв кепку, влетел в кухню:

– Вас вызывают, signor il dottore! На специальное заседание городского совета.