Дом на краю ночи

Кончетта вложила медаль в ладонь иностранца, но он продолжал тянуться к чему-то, пока наконец не схватил руку Марии-Грации. Та отпрянула, но чужестранец не отпустил ее. И не отпускал, пока Амедео обрабатывал его рану.

Кончетта тем временем сбегала в пещеру и вернулась с белым прозрачным камешком. Она положила его в карман мокрой рубашки, а медаль повесила себе на шею.

– Вот, – сказала она. – Честный обмен. Пусть у него будет камешек на счастье, а это останется у меня.

– Он будет жить? – спросила Мария-Грация, после того как раненого перебинтовали и священник смочил ему губы водой, принесенной из источника Маццу.

Амедео, который никогда не отвечал на этот вопрос, пока пациент не оказывался вне опасности, отер носовым платком лоб.

– В любом случае его надо перенести с этой жары в дом.

– Он с севера, там у них вечный снег, – сказала Агата-рыбачка. – Жара может и убить его.

– Расстелите простыни, – распорядился доктор. – Вы двое – Агата и Бепе – встаньте в головах, вы сильнее, а мы с Игнацио понесем за ноги.

– Посмотрите туда, – пробормотал священник. – Явилась бригада городских неприятностей в черных рубашках. Осторожно, dottore!

И правда, по пляжу к ним приближалась небольшая процессия – il conte, бакалейщик Арканджело и двое земельных агентов il conte.

– Господи, помилуй нас, – произнесла Агата-рыбачка. – Простите меня, padre, но если Арканджело начнет говорить, то мы не уйдем отсюда до конца войны. Пошли скорей.

Они заторопились, но процессия фашистов угрожающе приближалась по песчаному пляжу. Il conte заступил им дорогу. Пот капал у него с носа.

– Что это? Вражеский солдат! Схватить его! Члены городского совета сейчас будут здесь, синьор Эспозито, и вам придется отдать его нам.

Доктор промолчал, но развернул импровизированные носилки так, что они с Бепе теперь стояли между il conte и раненым.

– Арканджело! Люди! – крикнул il conte. – Хватайте этого вражеского солдата. Арестуйте его.

– Он, скорее всего, не доживет до утра, signor il conte, – сказал Арканджело. – Может, нам лучше позволить доктору о нем позаботиться? Почему бы доктору…

– Этот человек не доктор! – заорал il conte. – Он всего лишь владелец бара. Я удивлен, что приходится именно тебе об этом напоминать, Арканджело!

– В таком случае, если я не доктор, – вступил Амедео, – у вас не будет возражений, если я заберу этого раненого иностранца к себе в дом. В бар, который является частной собственностью и не имеет никакого отношения к вашим друзьям фашистам и вашей проклятой войне.

Il conte поперхнулся от ярости.

– Пожалуйста, – сказала Мария-Грация. Ладонь солдата, вцепившаяся в ее руку, была сухой и горячей. Судя по всему, у него начинался жар. – Пожалуйста, позвольте нам отнести этого человека в город. В любом случае он – военнопленный. По крайней мере, пока мы не узнаем, кто победил на Сицилии, мы должны обращаться с ним достойно. Особенно теперь, когда inglesi и americani совсем рядом. Если кто-нибудь станет его искать и выяснится, что ему не оказали медицинскую помощь…

Что подвигло ее произнести эту речь, трудно сказать, но когда она закончила, отец одобрительно кивнул ей.

Il conte долго молчал, но все же отступил в сторону. Спасатели медленно двинулись по песку. Кончетта так и не сняла медаль, солдат стонал и по-прежнему не отпускал руки Марии-Грации.

– Пина! – крикнул Амедео, как только они положили чужестранца на кухонный стол, убрав разложенные на нем персики. – Иди сюда! Мне нужен твой английский!

– Что такое? – спросила Пина, входя в кухню.

– Мне нужно, чтобы ты поговорила с этим человеком по-английски, amore, и узнала, что с ним случилось. Мария-Грация, принеси мне самый маленький пинцет. И еще флакон антисептика. Надо извлечь из его плеча всю грязь и песок. И тогда посмотрим, понадобится ли ему колоть морфий. Пина! Поговори с ним по-английски, пожалуйста!

– Кто он?

– Мы не знаем. Иностранный солдат. Его выбросило на берег. Я хочу, чтобы ты спросила у него, как он был ранен, что произошло, откуда он и есть ли кто-нибудь еще, кто нуждается в спасении. Может, рыбаки выйдут в море, если надо, но я сомневаюсь, что кто-то еще остался в живых.

Английским Пина владела больше теоретически, чем практически. Она тяжело опустилась на стул, посмотрела в смятении на солдата, покрутила косу и наконец, запинаясь, произнесла по-английски:

– Как твое имя? Кто ты? Есть кто-нибудь еще?

Кончетта сморщила нос:

– Какой дурацкий язык!

Но солдат повернул голову на Пинин голос и забормотал:

– Роберт… Карр. Роберт Карр. Десантник. Больше никого.

– Что он говорит? – спросил Амедео.

Только теперь раненый отпустил руку Марии-Грации. Он открыл глаза. Мария-Грация в жизни не видела более холодных глаз. Голубые, как лед на картинках в атласе ее братьев. Эта холодность и странность заставили ее отшатнуться, хотя в них не было ничего отталкивающего.

– Grazie, – произнес десантник Роберт Карр. – Grazie mille[49]. – И потерял сознание.