Дом на миндальной улице

Летние поездки всегда были для меня событием. Сейчас, на краю своей зрелости, я, конечно же, вижу, что многое было не таким, каким кажется, но тогда, в детстве, любое мало-мальское происшествие становилось поводом для восторгов. Я помню, как ждала дня отправления, с каким нетерпением смотрела из окошка экипажа, узнавая пейзаж, ожидая появления того или иного знака, будь то поваленное дерево, причудливая скала или пастушьи домики. Когда я видела, подъезжая, приморские скалы, черные, усеянные птицами, серую ширь моря и силуэт Неллиного дома, сердце мое переполнялось радостью. Я очень любила этот дом, для меня он и сейчас сохранил в памяти прежнее очарование тайны. Мы часами бродили по полуразрушенному временем старому крылу, лазили по карнизам, чердакам, устраивали сокровищницы в руинах и играли в княжон, запертых в заколдованном дворце… Ах, детство! Беззаботная и непоседливая жизнь, столько бездарно потраченного на игры и шалости времени. Сейчас, сама будучи неоднократно матерью, я представляю, как тяжело было со мной тетушке Маргарите, каким непослушным и своенравным ребенком я была. Но тогда мы с Леонелью, по своему детскому эгоизму, нарочно дразнили и смеялись над своими няньками. Бывало, почувствовав свою вину, я садилась за урок или шитье, и Леонель меня уговаривала бросить занятие и сбежать куда-нибудь в дивный и отдаленный уголок старого дома, чтобы поиграть. И все же не любить ее было невозможно. Да и можно было не полюбить это чудесное, обаятельнейшее создание? Все в ней было замечательно, будто в какой волшебной фее – внешне она была очень привлекательным ребенком, которого все норовили потискать (как мне уже впоследствии рассказывали наши общие родственники), а в юности стала еще более хороша собой. Красота ее была даже не столь материальна – от общепринятых стандартов она была далека. Но ее легкость в общении, дружелюбие, веселый нрав располагали к себе людей, позволяли легко заводить друзей. Помню, я порой ревновала ее к ее новым эосским знакомым и часто плакала ночью в подушку, вспоминая наше общее детство. Если бы не те знакомства, изменившие ее взгляды, она стала бы одной из самых ослепительных дам нашего общества, я в этом уверена. Ведь куда там этим светским топорным модницам, грезящим о новых украшениях и платьях, до нее, блестяще образованной, остроумной, читавшей наизусть стихи и едва ли не целые книги! Мой милый друг, как часто я жалела о ней, сидя над детской кроваткой в бессонные ночи, как стремилась всей душой вернуть ее, но лишь мысленно поверяла ей, по привычке, как в старые добрые времена, свои печали и радости. О, никто, как она не мог понимать людей. И никто, теперь я, прожив долгую жизнь, уверена в этом, никто не понимал меня так, как она. Даже, к прискорбию моему, мой ныне покойный супруг, барон Ариэльский, не знал меня так, как знала мое сердце она.

Увы, бумага не может отразить всей моей любви и нежности к Леонели. Да и слог мой не так хорош, как мне казалось раньше. В любом случае, поверьте, что иного такого человечка, как она, более не могло существовать в природе. Да, я сожалею, что более плодотворно не потратила юности, а чаще отдавалась играм с нею, но все же я знаю, что не будь в моей жизни Нелл, мое детство было бы пресным, скупым и наверняка я сама была бы другим человеком. Я поняла это, когда ее не стало. Когда ее дерзкий смех затих навсегда, опустела ее полная друзей, стихов и картин комната, когда все стало серым и пустым. Эта пустота была невыносима и еще раз доказывала то, насколько цельной, насколько многогранной и законченной была ее душа. Меня ужасало ощущение остановившегося времени, а необходимость искать новых знакомых открыла для меня то, какими топорными, черствыми и пустыми кажутся люди по сравнению с ней. Для меня это был самый ужасный период жизни. Боль по Нелл не остывала ни на секунду, хотелось лишь одного – чтобы все оставили меня в покое и позволили предаваться скорби, но обстоятельства требовали действий, и приходилось что-то совершать, и каждое событие подчеркивало мне, как я без нее неполноценна, как привыкла к ее незримой поддержке, как естественно было для меня писать ей, рассказывать о своих тревогах, и как мучительно одиноко мне стало без нее. Я чувствовала себя потерянной, забытой в этом мире, сам мир стал для меня чужим и враждебным. Единственным лекарством было бы найти в нем Нелл. Но ее больше не было, не было! К счастью, именно в ту пору я встретила моего супруга, и наша нежная по-началу лишь дружба немного компенсировала мою утрату и смягчила боль по ушедшей подруге. Самой собой я стала лишь позже, когда стала женой и матерью, и вновь открыла для себя мир, свет, общество. Но об этом позже. Начало моей жизни полностью принадлежит одной Нелл.