Дом на мысе Полумесяц. Книга третья. Возращение домой

Впрочем, кое-что после войны не изменилось. Остались продуктовые карточки и строгие ограничения на продажу продовольствия, одежды, бензина и прочих основных товаров; на отдельные товары ограничения сохранялись в течение десяти лет после окончания боевых действий. В первые годы лишений некоторые даже сомневались, стоила ли овчинка выделки, но, когда стало известно об ужасах, сотворенных жестоким режимом, с которым британцы воевали, недовольных стало меньше.

Не только Британия, но и многие другие страны постепенно свыкались с трудностями жизни в послевоенном обществе. Два раза за тридцать лет лучших представителей поколения призывали сражаться, убивать, а нередко и приносить себя в жертву. Они делали это для защиты привычного уклада, в который верили и который пытались оберегать; однако, вернувшись, обнаружили, что жизнь, которую они так рьяно защищали, изменилась до неузнаваемости.

Часть первая: 1946–1948

И если мог и ты пойти за удушающим виденьем,

За той повозкой, в которую отравленных бросали,
Белок в глазах его узрел, гримасу искажения
Лица — как будто дьявола в нем за грехи пытали…
И если б ты услышал звук, кровь в венах леденящий,
Что вперемешку с хрипом из легких вырывался —
Он горький, словно мат, он грязный, словно ящур,
Он на невинном языке неизлечимой язвой оставался —

Тогда, мой друг, не смаковал ты здесь

Перед юнцами фразу о победном вздоре…
Ложь старая: «Dulce et decorum est
Pro patria mori»[1].

Уилфред Оуэн. Dulce et Decorum est

Глава первая

С лицом унылым, как ненастье за стеклом, Сонни Каугилл смотрел в окно своего дома в Скарборо. В тот день даже тот, чье прозвище отражало его солнечный нрав[2], не мог найти причин для радости. Погожая осень 1946 года осталась далеким воспоминанием. Рождество было не за горами; ноябрьская непогода предвещала скорое наступление зимы.

В доме царила тишина: он стал совсем не похож на дом его детства, когда во время приготовлений к семейным праздникам огромный особняк оглашался криками слуг, лошади, везущие экипажи со станции, стучали копытами по булыжной мостовой, а гостей встречал дворецкий.

Сонни с улыбкой взглянул на своего внука Эндрю — тот сидел у его ног и рисовал картинку. В коридоре зазвонил телефон.

— Дедушка, кто бы это мог быть?

— Не знаю, Эндрю. Джордж скажет.

Дверь гостиной открылась, и вошел Джордж, дворецкий.

— Прошу прощения, мистер Сонни. Миссис Каугилл просят к телефону.

Эндрю встрепенулся.

— Какую именно? — спросил он и усмехнулся своей же шутке.

— Вашу маму, маленький господин Эндрю, — ответил Джордж и подмигнул мальчику, пытаясь держаться по струнке, как положено дворецкому.

— Она на кухне! — хором ответили дед и внук.

— Спасибо, господа. — Джордж тихо затворил за собой дверь.

Через несколько секунд она вновь распахнулась, и в комнату влетела Дженни Каугилл.

— Он возвращается! Эндрю, папа возвращается!

Сонни вскочил; его сноха бросилась обнимать сына, а в комнату вошла вторая миссис Каугилл, желая узнать причину неожиданного переполоха.

Сонни протянул руки и обнял жену.

— Рэйчел, дорогая, он возвращается. Марк возвращается домой.

Это была единственная хорошая новость за долгое время. Судьба распорядилась так, что их сын Марк прошел всю войну без единой царапины, но в последний день перед окончанием военных действий получил вражескую пулю. Он долго лежал в разных госпиталях, и вот наконец лечение подходило к концу. С тех пор как его перевели в больницу недалеко от дома, Дженни регулярно его навещала и терпеливо выслушивала рассказы о бессмысленности кровопролития и увиденном на войне, хотя кое о чем он, конечно, умалчивал. Марку повезло больше остальных: он стал тем, чье физическое и психическое здоровье со временем полностью восстановилось, но главное, он сумел вернуться домой к Рождеству.

— Эндрю, пойдем. Расскажем обо всем бабушке. — Дженни с сыном выбежали из комнаты, держась за руки, и пошли на кухню, где по-прежнему заправляла Джойс, уже много лет служившая кухаркой в доме на мысе Полумесяца.

Рэйчел улыбнулась Сонни.

— Какая чудесная новость. — Рэйчел утерла слезы, повернулась, чтобы уйти, но встала на пороге.

Посмотрев на мужа, она впервые заметила, что Сонни стал выглядеть на все свои пятьдесят четыре года. Война оставила след на всех членах семьи.

— Я заварю чай, если смогу пробиться на кухню. Ты будешь? — Рэйчел решила не касаться серьезных тем, чтобы Сонни не впал в задумчивость. В последнее время его часто можно было застать в угрюмом молчании.

Сонни улыбнулся.