Дом на семи ветрах

Мистер Кавано был человеком веселым — хотя, может быть, несколько грубоватым — и все время смеялся. Он настоял на том, чтобы Робертину поместили в частную школу только потому, что там она могла получить лучшее образование, чем в государственной.

В моем же случае образование, как мне казалось, отнюдь не являлось первопричиной для того, чтобы поместить меня в частную школу. Иногда я подозревала, что просто-напросто не нужна своим родителям. В детстве я была уверена в том, что меня отдали в пансион из-за моего уродства, и до смерти боялась никогда больше не увидеть родителей.

Мысли о Робертине заставили меня улыбнуться. Может быть, она не совсем вписывалась в рамки обыкновенности, но и я тоже. По крайней мере, Робертина этого не скрывала. Несмотря на всю внешнюю эксцентричность, у нее был весьма здравый взгляд на жизнь. Уже в четырнадцать лет она начала собирать фотографии молодых людей, а ее родители следили за тем, чтобы их дочь посещала танцевальные залы и другие места встреч молодежи с приличной репутацией. В некотором смысле она росла вместе с мальчиками, по крайней мере по уик-эндам.

Я же жила словно через посредство подруги, ее умом и опытом: первым свиданием Робертины, первым танцем, первым поцелуем — словом, всеми этими чудесными вещами, которые, в отличие от меня, обычные девушки постигают опытным путем.

Мои уик-энды обычно проходили за чтением. Робертина часто тайком приносила с собой сентиментальные романы, и я жадно поглощала их, живя в выдуманном, нереальном мире. Потом, в какой-то период, у меня появилось ощущение, что я уже слишком взрослая для первого свидания. Может быть, это странно, но люди, живущие в изоляции, склонны к подобным дурацким суждениям.

Если говорить честно, то мои отказы проводить уик-энды в семье Кавано были обусловлены именно страхом перед возможностью оказаться в реальном, не в выдуманном мире. Знаю, это звучит глупо, но ничего не поделаешь.

Какую же легкую мишень с моим жалким книжным опытом я представляла собой сейчас, во время первого столкновения с реальной действительностью!

Мне стало не по себе, и, должно быть, это было заметно, поскольку Гелиотроп прямо спросила меня, не боюсь ли я чего-либо, и предложила мне свой газовый баллончик. Я искренне поблагодарила ее и отказалась. Впоследствии мне пришлось часто жалеть об этом.

Вновь и вновь мои мысли возвращались к Фарнсворту Ипсли, наверное просто потому, что он был довольно красивым молодым человеком и, несомненно, обладал качествами, привлекающими женщин. Но потом я вспомнила, с каким выражением он спросил меня: «Так вы Вера Блейк?»

Может быть, Фарнсворт действительно знал мое имя и мог сказать мне что-то важное? Но чем больше я об этом думала, тем менее вероятным казалось мне подобное предположение. И все же при упоминании моего полного имени он, без сомнения, изменил свое поведение, стал более серьезным.

Мысли об актере вызвали у меня улыбку, Гелиотроп даже спросила, о чем таком веселом я думаю. Не помню, что именно я ей ответила.

Но если мысли о Фарнсворте Ипсли вызывали у меня улыбку, воспоминание об Алане Тоби Айнсворте тревожило меня; в нем было что-то смутно знакомое. Общение с ним оставило неприятное впечатление, и это беспокоило меня, несмотря на то что он идеально соответствовал образу безупречного джентльмена, которого вполне одобрила бы даже сама мисс Сандерс.

Когда проводник объявил, что поезд приближается к Ветширу, мы с Гелиотроп торопливо обменялись адресами и обещаниями писать друг другу. Я поклялась, что когда попаду в Виндингем, то обязательно навещу ее и полюбуюсь розами. Поезд замедлил движение и остановился. Собрав свои вещи, я вышла на платформу.

Гелиотроп, помахав мне рукой из окна, вытащила большой разноцветный платок и вытерла глаза. Можно было подумать, что мы знакомы долгие годы. Я помахала ей в ответ, но моя собственная реакция была отнюдь не такой сильной.

Вокруг меня толпились встречающие и провожающие друг друга люди. Пробравшись сквозь толпу, я встала под вывеской с названием станции. Ярко светило солнце, было тепло, легкий ветерок доносил запах моря.

Вскоре раздался гудок паровоза.

— Отправляемся! — закричал проводник.

Я прощально махала рукой Гелиотроп до тех пор, пока мимо меня не прошел последний вагон.

Провожающие и встречающие постепенно разошлись.

Оглядевшись вокруг, я увидела, что машин на стоянке почти не осталось, и, отыскав в сумочке талон на свой багаж, направилась ко входу в здание вокзала, все еще пытаясь отыскать глазами встречающего меня человека. Эстер Тааб определенно обещала, что он будет, но поезд значительно опоздал, так что оставалось только получить свои вещи и ждать.

Не глядя перед собой, я протянула руку, чтобы открыть дверь, и наткнулась на чью-то обтянутую свитером грудь. Выходящий из здания мужчина отворил дверь изнутри. От неожиданности я замерла на месте, оторопело глядя на него.