Дом на Северной

Шофер был мал ростом, черен лицом, ходить спокойно не умел, руки и голова его, словно на шарнирах, вертелись, поворачивались, что-то делали, говорил он быстро, громко; большие сапоги на нем бултыхали, шаркали. Мужчина производил на земле необычайно много шума. Был он как-то очень некрасив, и только глаза его — большие, голубые — необыкновенно выделялись на черном лице и нравились Кате. Он с грохотом опустил в колодец ведро, ворот ужасающе завращался, и ведро с глухим стуком шлепнулось на воду. В этот момент во дворе появился Иван Николаевич с большим огурцом в руке.

— Эй, малец! — крикнул он, направляясь к колодцу, и в голосе его слышалось неодобрение. — Ты что тут распоряжаешься?

— Воду набираю, — весело ответил шофер. Одной рукой он крутил ворот, а другую держал на отлете, готовясь подхватить ведро. — Как человек не может без птички, так машина без водички. Понял? Кондор! Она самый большой хищник в мире. Кондор, отец, понял?

Он плавно подхватил ведро с водой и, придерживая рукой и коленом, выцедил воду в резиновое ведро, заспешил к машине. Проходя мимо Ивана Николаевича, шофер выхватил у него из рук огурец, откусил здоровенный кусок, сунул огрызок обратно оторопевшему старику и показал большим пальцем:

— Кондор! Во!

— На́ и остальное. Зачем ты мне огрызок оставил?.. На!

— Не, папань, я не лихоимец какой и не какой там тать, оставил и тебе. Правильно говорю, красавица? — повернулся он к Кате и подмигнул, так скривившись, что она рассмеялась.

Шофер залил воду в радиатор, поковырялся в моторе и уехал. Он даже не попрощался, не взглянул на Катю, и это показалось ей очень обидным.

— Каков, а? — спросил Иван Николаевич, негодуя. — Каков, а? Незваный гость хуже татарина! Приехал, откусил огурец — и махнул себе на машине! Деревня! Вот там бы ему обломали рога, да еще пинком под зад наглецу наподдали. Т а м — это не здесь!

— Да ладно, дядь Вань, — ответила Катя, глядя вслед подскакивающей на неровностях пустыря машине.

— Нет, не ладно! — повысил голос Иван Николаевич, подойдя вплотную к Кате, поглядел на огурец, который еще держал в руке, отбросил подальше, сплюнул и довольно сказал: — Вот нахалюга!

После этого Иван Николаевич долго ходил по двору, победно поглядывая по сторонам, поглаживая бороду и всем своим видом показывая, что, появись опять этот шофер, он ему устроит такой разнос, какого давно здесь не видывали.

…Шофер приехал на следующий день, в воскресенье. Иван Николаевич, как нарочно, опять собирался осматривать огурцы. Катя кормила кур, овец. В кабине машины сидел все тот же мужчина с красным лицом и что-то говорил шоферу. Катя услышала шум, вышла из сарая и села на лавку. Шофер, завидев Катю, выскочил из машины и сел рядом. И непонятно было, то ли он усмехается, то ли собирается сказать что-то интересное.

— Сидишь? — спросил. Катя не ответила. Она не знала, что нужно говорить в данный момент, и отвернула от него лицо. — Сидя счастье не высидишь.

— А что я, бегать буду? — спросила Катя и вдруг рассмеялась, сама не зная почему, вдруг ей стало смешно. Она поглядела на шофера и прыснула. — Ой, какой ты чумазый! Точно негр.

— А ты в Африке была? Негра видела?

— Кого?

— Негра.

— А зачем же я его должна видеть? Ой, смешной ты, честное слово! Зачем мне негр?

Шофер подвинулся к ней ближе и дотронулся до ее руки. Катя отдернула руку, вскочила и тут увидела Ивана Николаевича, торопливо шедшего по двору.

— Пятна-то нету? — спросил шофер и засмеялся. — Пятна-то нету? Погляди на свою руку. Вот дотронулся… — Он еще раз дотронулся до Катиной руки. — Смотри, нету пятна. Папаша, — обратился он к подошедшему Ивану Николаевичу, по воинственному виду которого можно было заключить, что он собирается отчитать шофера за прошлое, — пятна нету на руке.

— Какого еще пятна? — угрожающе спросил Иван Николаевич.

— Да он ведь, дядь Вань, говорит… — начала было Катя.

— Постой, Катерина, — хмуро остановил ее Иван Николаевич, подошел вплотную к шоферу (они оказались одного роста) и строго сказал: — Нет. Нет. Нет. Садись.

Шофер покорно сел.

— Говори, — приказал Иван Николаевич и показал привставшей Кате на скамейку. Катя послушно присела, удивляясь тону старика и заходясь неудержимым внутренним смехом. — Теперь, шаромыга, можешь говорить.

— Чего говорить? — спросил шофер и удивленно уставился на старика. — Чего говорить? Говори… говори… А я на слова наложил вето. А что говорить? Говорить нечего, товарищ Робеспьер! И мы не на профсоюзное собрании, дорогой папаша. Чего говорить?

— Как чего? — удивился Иван Николаевич и даже на носки ботинок приподнялся от великого изумления. — Говорить нечего тебе? Ах, вон как?! Издеваться вздумал! Только мне заливал о пятне на солнце, а теперь ему и сказать нечего. Что значит врать любит: только говорил о пятне…

— На каком солнце? — привстал шофер. — Что ты мелешь, старый пенек?

— А это тебе не светило? — Иван Николаевич повысил голос, пальцем ткнул в небо, и в это время до него, видимо, дошло, что шофер обозвал его пеньком, и он на полуслове осекся.