Дом на Солянке

– Тогда его просто так уволить нельзя.

– Наивный ты, Ваня, – сказал Лапин не то с сожалением, не то с подобием зависти к молодости собеседника, которая позволяла тому высказываться столь категорично. – Захотели бы – уволили.

– А Колосков всерьез захотел?

– Так я о чем? Насилу его Поликарп переубедил – мол, сейчас не стоит этим заниматься, давайте вы сходите в отпуск, и потом мы вернемся к этому вопросу. Только Колосков после отпуска не передумал бы. Он злопамятный был.

– А чего он на Басаргина взъелся?

– Насмешник он. Никого не уважает. И белый.

– В каком смысле? – осторожно спросил Опалин.

– В прямом. Враг он нам, понимаешь? Его от действительности нашей корежит, а вот повспоминать, что было перед войной… Присяжные поверенные всякие, протоиереи… Вспоминают старое да глаза закатывают, как, мол, хорошо тогда было. Но Басаргин хотя бы не скрывается, – прибавил Лапин другим тоном. – Честный враг. Это я уважаю. Куда хуже – приспособленцы всякие, сволочь, которая в редакции толчется. Насмотрелся я, Ваня, на них, и иногда, знаешь, в голову мыслишка скверная лезет – для чего я кровь проливал? Чтобы эти фрукты пиво пили и анекдоты травили?

Вместо «фруктов» он употребил куда более емкое и выразительное слово, но Опалин был не из тех, кого можно пронять ругательствами.

– Послушайте… – начал он.

– Слышь, давай на «ты», без церемоний, – перебил его Лапин. – Меня от всех этих цирлихов-манирлихов тошнит.

– Слушай, – сказал Опалин, пересилив себя, – ты мне что хочешь сказать, командир? Басаргин ухлопал Колоскова, чтобы тот его не выгонял?

– Чудак ты, Ваня, – сказал Лапин, коротко хохотнув. – Я ж при этом не присутствовал, но сам посуди: раз Колоскова нет, Басаргина оставят в покое. Мотив? Как по мне, вполне. У Басаргина жена иждивенка, и живут они только на то, что он получает. Выгонят его, и куда он пойдет? На биржу труда? Кому он нужен…

– А что, кроме Басаргина, с Колосковым никто не ссорился?

– Конечно, ссорился.

– Кто?

– Ну, Эрманс, например. Колосков протащил вне очереди рекламу какого-то треста, а реклама здоровенная. Там же гадюшник, Ваня. В номере четыре полосы, редко шесть. Выкинули твой материал – и все, привет, завтра он уже может не пригодиться. Рубрик много, все толкаются локтями. Новости, фельетоны, мое про оборону, карикатуры, хроника, из зала суда, отдел домашних хозяек, книги, театр и кино, спорт, бега, уголок юмора, рассказы и стихи, шарады, шахматы, изо, наука и жизнь… и это я еще не все перечислил. А объявления? Я бы на месте Эрманса давно свихнулся, как все это примирить и впихнуть в четыре полосы. И так – каждый день, за вычетом праздников, когда мы не выходим.

Опалин вздохнул:

– Хочешь сказать, Эрманс мог что-то сделать с Колосковым из-за какой-то дурацкой рекламы?

– Не-не-не. Я, Ваня, вообще не о том. Терпеть не могу повторять сплетни, но Колосков протаскивал некоторые рекламы вне очереди и за полцены. Ну, не за полцены, но дешевле, чем обычно. А теперь попробуй доказать мне, что он это делал просто так.

Опалин нахмурился:

– Значит, Колосков отвечал за рекламу?

– Угу. Хотя вообще-то это не входило в его обязанности. Так-то он должен был заниматься второй полосой. Но на самом деле Колосков протаскивал рекламу, причем не только на четвертую полосу, но и на третью.

– А кто тогда занимается второй полосой?

– Поликарп. На нем вообще все, кроме объявлений.

– Постой, а как же главный редактор?

– Оксюкович-то? А он тоже нужен. По собраниям всяким ездит, к наркому, выбивает, чтобы бумаги нам давали побольше. Он болеет, чахотка у него, но он это скрывает, – прибавил Лапин другим тоном. – В ссылке заболел. Ему врачи велели бросить курить, а он ни в какую. Хороший он мужик, но в людях совсем не разбирается.

– Почему? – не удержался Опалин.

– Потому, – с сожалением отозвался бывший военный. – Он прямой, честный и всех судит по себе. А они-то не прямые и не честные. Все разговоры только о том, как бы вырвать себе кусок побольше и пожирнее. Гнилые людишки.

– А что у Колоскова по личной линии было? – рискнул задать вопрос Опалин.

– Ты его рожу видел?

– Э… ну… в общем…

– Ну, за деньги он точно мог себе купить какую-нибудь бабу, – снисходительно пояснил Лапин. – А без денег – кому он нужен?

– А по твоему ощущению, он ходил на сторону?

– Ходил. Но скрывал. Вообще он с Ксенией своей жил хорошо, но – привычка, такое дело. Старая жена – как старый сапог: удобно, но нет-нет да тянет на новый поменять. Так что баба у него была, точно.

– Его любовница из редакции?

Лапин усмехнулся:

– Была бы из редакции – я бы узнал. И не только я. Все бы знали и судачили.

У Опалина уже голова шла кругом. Реклама. Басаргин. Любовница. А что, если она была замужем? Что, если муж узнал? Колосков 15 августа послал жене телеграмму с сообщением, что завтра выезжает – и исчез. Не отправился ли он перед отъездом проведать свою пассию?

Позвольте, а как же Ленинград? Допустим, жене Измайлова показалось, что она узнала Колоскова… а что, если не показалось и это все-таки был он?