Дом на Солянке

Петров стал допекать редакционных работников, используя для этого все свое свободное время – а его, как оказалось, у него было предостаточно. О нет, он никому не угрожал и не делал ничего противозаконного. Он просто приходил во Дворец труда, слонялся по кабинетам, задавал сотрудникам безобидные вопросы и не упускал случая напомнить, что они испортили ему репутацию, на работе на него смотрят косо и, если он теперь запьет и на кого-нибудь набросится, виноваты будут служащие «Красного рабочего».

Первой не выдержала Теплякова:

– Послушайте, Поликарп Игнатьевич, но это невыносимо! Ноет, сопит, слоняется из угла в угол, бубнит, несет всякую чушь! Невозможно при нем работать! Может, поставить при входе милиционера и сказать ему, чтобы он никого из посторонних не пускал?

Но это было невозможно. Во Дворец труда каждый день приходили сотни, а то и тысячи человек, и большинство являлось по делу, в отличие от Петрова. Кроме того, он не совершал ничего такого, за что его законным порядком можно было отлучить от редакции.

– Он к вам не приставал? – с затаенной надеждой спросил заведующий.

– Нет! – взвизгнула Теплякова.

«Все ясно – потому ты на него и взъелась», – подумал желчный заведующий. Но когда жалобы стали прилетать с разных сторон, он решил, что пора положить им конец, и уведомил Петрова, что газета согласна опубликовать опровержение достаточно крупным шрифтом, но только не на первой странице, которая зарезервирована для мировых новостей, и не на второй, потому что там идут новости с просторов СССР.

– Теперь уже поздно, – вздохнул невыносимый посетитель. – Все верят, что это сделал я. Им и жена моя говорила, что я ни при чем, а они все равно не верят.

Он продолжал терроризировать редакцию своими неожиданными появлениями. Избавиться от него было невозможно. Он не снисходил до оскорблений или рукоприкладства – он всего лишь приходил и зудел, ныл, канючил без конца. Излюбленных тем у него было две: путаница с Петровым-буяном и жестокосердие сотрудников «Красного рабочего». Последние запирались в кабинетах и бегали от него, но он все равно ухитрялся застигать их в самый неожиданный момент. Все знали историю о том, как он подстерег возле уборной пасынка Оксюковича, лощеного юношу, который числился в газете главным бухгалтером, и засыпал его своими жалобами, так что тому пришлось бежать в туалет на другой этаж.

Впрочем, не исключено, что сейчас пасынок предпочел бы вновь пережить тот унизительный момент, потому что разговор на повышенных тонах в машине редактора достиг, так сказать, точки кипения.

– Я не понимаю, чем ты думал! – кричал Оксюкович. На щеках у него проступили зловещие красноватые пятна, характерные для чахоточных больных. Неожиданно он бурно закашлялся и выхватил из кармана платок. Когда редактор отнял его от губ, Антон и заведующий увидели на ткани пятнышки крови.

– Мы не можем долго сидеть в машине, – вмешался Поликарп Игнатьевич. – Все видят, что шофера нет, а мы тут заняты черт знает чем. Пойдут слухи…

– Они уже идут! – отрубил редактор.

– Мы могли поговорить в кабинете, – заикнулся Антон. Заведующий бросил на него уничижительный взгляд.

– Там слишком много ушей, через пять минут вся редакция была бы в курсе наших проблем. Теперь вот что: сколько денег у вас осталось, Антон?

– Пять с половиной тысяч, – прошелестел тот.

– Что?! – болезненно вскрикнул Оксюкович.

– Костя, не горячись… – Заведующий повернулся к Антону. – Давайте так. Вы продаете все, что у вас есть. Украшения, мебель, ковры… не знаю, что еще. Сколько это даст, в сумме?

– Нисколько, – с вызовом ответил Антон. Судя по его виду, он еще хорохорился и не желал сдаваться без боя. – Я не буду ничего продавать.

– Тогда я звоню в ГПУ и обвиняю вас в растрате 55 тысяч. Выбирайте…

– Послушайте, – взмолился Антон, – но даже если я все продам, то не наскребу и десяти тысяч!

– Куда ты их спустил, скотина? – заревел редактор, не выдержав. – Такие деньги! Куда ты их просадил? На что? Я не понимаю! Многие люди на сто рублей в месяц живут… – Он зашелся в приступе кашля.

– Я ходил на бега… – пролепетал жалкий человечишка. – Рестораны… девушки… Черт возьми, я не аскет! И я не понимаю, почему мы не можем спихнуть все на этого дурака, Колоскова…

– Потому что на документах везде твои подписи, – оборвал его заведующий. – Колосков не лазил в общую кассу… Да, он мухлевал с рекламой, но делал это умно, надо отдать ему должное! Тебе еще у него учиться и учиться…

Антон отвернулся. «И когда уже они заткнутся и отпустят меня», – мелькнуло у него в голове. Разоблачения он не боялся и в глубине души был уверен, что никакое ГПУ ему не грозит. Оксюкович слишком порядочный человек, он сделает все, чтобы защитить семью. В том и беда с порядочными людьми, что они никогда не отступают, даже когда речь идет о защите таких, как он, Антон.

– Уйди, – попросил Оксюкович, обмякнув на сиденье и вытирая рот платком.

– Пошел вон, – сказал заведующий бухгалтеру.

Антон насупился, но проглотил оскорбление и кое-как вылез из машины. Он не закрыл дверцу, и Поликарп Игнатьевич захлопнул ее сам.