Дом на углу

Миссис Джонс не любит вспоминать о временах, когда она была заурядной мисс Джексон, и уж тем более, предпочитает умалчивать о том коротком и случайном периоде, когда знакомые обращались к ней миссис Блэк. Первый муж миссис Джонс работал на заводе, и его глаза оставались слепыми к ненавязчивому очарованию цветов. Мистер Джонс не обращает на палисадник особого внимания и нередко плюет в клумбы, доведенные его женой до уровня высокого искусства. Но, во-первых, слюна не вредит растительным процессам, а во-вторых, миссис Джонс чувствует, что цветы не оставляют ее мужа равнодушным, хоть он и пытается казаться таковым. Однажды она подглядела, как мистер Джонс, уверенный, что за ним не наблюдают, нагнулся над клумбой и понюхал незабудку. Заметьте: именно неброскую незабудку, а не, скажем, вульгарный красный мак! Миссис Джонс не сомневается, что в порыве гнева мистер Джонс смог бы учинить в палисаднике полный разгром. Но уже один тот факт, что он обрушил бы свою ярость на цветы, а не на пошлую посуду, делают мистеру Джонсу честь в глазах его жены.

Миссис Джонс знает все цветы по именам. Поливая их и расправляя им листья, миссис Джонс общается с цветами на детском языке. Она старается не только для себя. Пусть радость цветения передастся соседям и прохожим. А иной, сумрачно бредя мимо палисадника под бременем забот, вдруг почувствует, как невидимая ласковая рука приподняла с его сердца груз.

И только одно обстоятельство печалило миссис Джонс до недавних пор: куча мусора, нахально развалившаяся напротив ее опрятного сада и взирающая на труды миссис Джонс с апатией ее первого мужа.

Поэтому теперь, когда от кучи не осталось и следа, а на ее месте рабочие старательно возводят непонятное по своему предназначению сооружение, у миссис Джонс открылось второе дыхание. Она возится с послушными цветами и тихо напевает себе под нос шлягеры двадцатилетней давности. Миссис Джонс мечтает о уже недалеком будущем, когда перед новым домом разобьют сад. И вот у ее цветов появится достойная компания. Каждое утро будет начинаться пением птиц и красочной цветочной перекличкой. И другая миссис Джонс станет поливать клумбы напротив, перебрасываясь с миссис Джонс любезностями и сплетнями. В своих мечтах миссис Джонс не чувствует зависти. Ее благоухающее сокровище вне конкуренции.

Чтобы остальным жилось привольнее, миссис Джонс аккуратно срезает несколько достигших апофеоза цветков и несет их домой. Разрыв с общиной идет цветам на пользу. Индивидуальность достигает максимального эффекта вдалеке от толпы, в элегантной вазе. Слегка взъерошив букет, точно модную стрижку, и, тем самым, придав ему ауру спонтанности, миссис Джонс подвигает вазу вплотную к мистеру Джонсу, чтобы украсить его утро.

Мистер Джонс опасливо косится на букет.

— Ты не забыла, что у меня аллергия на цветение? — недовольно напоминает он своей жене.

«Какой он милый, — улыбается внутри миссис Джонс, — и как старается, чтобы другие не заподозрили его в сентиментальности. А все от скромности!»

Глава VIII. Мажорный аккорд

Тем временем, на углу Тополиной и Коринфской продолжается чудесная метаморфоза. И вот уже не абстрактная стройка, а строящийся дом. Он еще далек от завершения, но, подобно Булгаковской квартире, ведет в воображении невольных наблюдателей интенсивную жизнь. Он меняет форму и окраску, разрастается до пропорций, превышающих отведенный ему участок, и вновь сжимается до прежних размеров. Дом дышит через рот дверного проема. Пытливо смотрит глазницами незастекленных окон. Его сердце бьется с грохотом отбойных молотков. Его остов лежит с неподвижностью мертвеца, но кишит хлопотливой жизнью реаниматоров, обязавшихся привести его в чувство.

Во главе реаниматоров главный хирург — высокий моложавый прораб с профессорской бородкой и блеском первопроходца в темных глазах. Но самый поразительный факт — прораб белый.

Было бы преувеличением утверждать, что угол Тополиной и Коринфской никогда не видал белых людей. Нет, белые люди периодически здесь возникают, но вскоре бесследно исчезают по своим неотложным и загадочным делам. Они пролетают над микрорайоном, словно мигрирующие птицы, чьи страхи севернее, а чаянья южнее. Прораб же уходит в пять вечера и возвращается в восемь утра.

Вскоре распространяется слух, что прораб — никакой не прораб, а будущий владелец нового дома. Одни говорят, что он итальянец. Другие — грек. Новость действует на Жоржету самым окрыляющим образом. Похоже, Николь наврала ей, чтобы сделать больно. И сутенеру понятно, что ни итальянец, ни, тем более, грек не может быть хозяином азиатского массажного салона. Во главе подобного заведения должна стоять грузная мадам со скверным характером и волосатой бородавкой. Бородка же прораба вызывает у Жоржеты самые приятные ассоциации, хотя она никогда не имела дел с бородатыми мужчинами. «Возможно ли такое?» — сокрушается Жоржета по поводу этого недавно обнаруженного упущения.