Дом на улице Гоголя (СИ)

«Увидимся завтра в школе», — в этих последних словах, которые Юля бросила перед тем, как войти в подъезд, Гера угадывал теперь что-то тревожное. «Закончилось лето, закончилась любовь, так что ли? Теперь будем видеться только в школе — это она имела в виду?»

Он больше не мог оставаться в неведении, а телефоны не работали — буря нарушила связь. Гера накинул походную брезентовую штормовку и хотел незамеченным выскользнуть из квартиры, но это ему не удалось:

— Куда ты, сынок? Не видишь разве, что на улице делается? По радио передают, чтобы люди из домов без необходимости не выходили, — прижимая руки к груди, пыталась удержать сына мать.

— Я к Витьке в соседний подъезд. Не волнуйся, мам, я скоро вернусь. — Гера уже сбегал по лестнице. И добавил мысленно: «У меня-то как раз есть необходимость».

Ноги промокли сразу же, куртка — спустя несколько минут. Идти было трудно: ветер в истерике метался во все стороны, норовил сбить с ног, не давал дышать. Они с Юлей жили в трёх автобусных остановках друг от друга; обычно Герман преодолевал это расстояние за десять минут, теперь на тот же самый путь у него ушло в три раза больше времени.

Юли дома не оказалось, для её родителей это было неожиданностью: они не заметили, как дочь вышла из квартиры. В прихожей не оказалось Юлиной куртки и её резиновых сапог — версия с подружкой, живущей в том же подъезде, автоматически отклонялась. «Куда это она могла сорваться в такую погоду?», — недоумевал Гера. Напрасно прождав в подъезде с полчаса, он двинулся в обратный путь — уже совсем стемнело, мать могла разволноваться. Обратная дорога показалась в десять раз тяжелее, теперь кошки, скребущиеся в его душе, превратились в злобных пум и пантер. «Где же она?», — единственная мысль, никак не развиваясь, крутилась у него в голове.

Войдя в свой подъезд, Гера остановился, не снимая капюшона штормовки, и тупо смотрел, как с него ручьями стекает вода. Заметив чьи-то ноги в резиновых сапогах, он поднял голову и увидел посиневшую от холода, промокшую до нитки Юлю.

— А я к тебе ходил.

— Я так и поняла, — сказала Юля, стуча зубами. Я кое-что ещё поняла: я тоже тебя люблю.

Приблизительно на этом месте, где теперь находился Герман, и стояла Юля, когда он окликнул её с балкона четырнадцать лет назад. Погружённый в воспоминания, он смотрел перед собой. Мимо него прошёл, шатаясь так сильно, что было удивительно, как он вообще держится на ногах, в стельку пьяный парень очень высокого роста. Боковым зрением Герман отметил, что пьяный посмотрел на него, отшатнулся, едва не грохнулся на асфальт, потом, заплетаясь ногами, с забросами на всю ширину тротуара то влево, то вправо, направился дальше.

Герман взглянул на часы — да, ребята уже ждали, пора было завязывать с воспоминаниями и двигать к Пашке. Сделав пару шагов, Герман ощутил, что странное чувство отключённости от внешнего мира не исчезло. Он попробовал потрясти головой, покрутил шеей, с силой потёр руками лицо — ничего не менялось. Настоящее воспринималось менее реальным, чем воспоминания школьной поры.

Неожиданно Герману почудилось, что только что встреченный пьяный парень был ему знаком. Он уже шагал к Пашкиному дому, когда нелепая, но сильная мысль заставила его остановиться: «Это был я!»

Перед его глазами всё снова дёрнулось и встало на место, неясная тревога моментально улеглась. «Вот чушь! Придёт же в голову такая чушь!», — подумал с досадой Герман и мысленно покрутил пальцем у виска. Подойдя к Пашкиной квартире, он понял, что ощущения невидимого кокона вокруг него больше нет. «Переутомился я, кажется, вот сейчас и расслаблюсь с ребятами».

Мальчишник прошёл на высоте, «расслабились» настолько успешно, что на утро долго не могли подняться; посовещавшись, решили, что без реанимации пивком не обойтись.

Мужики в пивной обсуждали только одну новость — ночью умер Высоцкий.

С пунктом «я и моя причастность к загадкам времени», таким образом, удалось более-менее определиться: таковая имеется. К вопросу Прошкина о странных встречах, порождавших тревожные ассоциации, только что прокрученное воспоминание относилось вполне, оно укладывалось также в формулу Пастухова «узнавание незнакомых», к месту пришлось и «чувство отделённости».

На этом мозговой штурм захлебнулся — Герман уснул в электричке, да так крепко, что проехал Митяево.

Часть четвёртая

Домой

Глава тридцать седьмая

Длинными напористыми лучами сквозь щели закрытых ставней вовсю пробивалась яркость запоздалого бабьего лета. Юлия проснулась, взглянула на часы и изумилась: приближалось к трём. В голове стояла уже подзабытая тишина — ни давно осточертевших речей Прошкина, ни голосов загадочных женщин, нескончаемо выясняющих, кто из них был на похоронах Герасима.

Юлия вышла из боковой комнаты в просторную горницу и увидела хозяина дома, задвигающего в печное устье закопченный чугунок.

— Ухват! Настоящая русская печь! Оказывается, все это ещё есть на свете! Доброе утро! — весело поприветствовала она Пастухова.

— Встала моя гостьюшка, — отозвался хозяин, устанавливая печную заслонку. — Как спали, Юлия?