Дом на улице Гоголя (СИ)

В доме на улице Гоголя стало многолюдно: Сергей с дочерью и младшим Юлиным сыном, сама Юля, останавливающаяся именно здесь, а не в своей кваритире: «там ещё живёт слишком много воспомнинаний». На время Юлиных отъездов в Париж на улицу Гоголя перебиралась мама Сергея: за детьми присматривать. «Они уже не дети, мама», — хотел уберечь её Сергей от хлопот. «В том-то и дело, что уже не дети», — ворчала мать.

Наташа, оставив подругу в Загряжске, не сразу возвращалась в Париж, жила на улице Гоголя по нескольку дней — и дом сразу оживал, днём радостно скрипел половицами, легко вздыхал по ночам. Уезжала — время останавливалось, затвердевало, казалось, его можно коснуться рукой, Возвращалась — оно рассыпалось, растворялось. В стеклянном времени к Сергею подползала тоска: «Герасим!». Просыпался в поту: Герман сидит, опершись спиной о дерево, в глазах отражается небо. Герасим! Возвращалась Наташа — взглядами, или ему так хотелось понимать, говорила: «Никто тебя не винит. Так сложилось». И на время отпускало.

Не только забота о подруге — трогательная, но и общие с Сергеем дела приводили Наташу в Загряжск. Герман не закончил работу над большим проектом — собирался завершить её после выхода из клиники. «Ты сможешь, — заявила Сергею Наташа. — Задержимся со сроками, выплатим неустойку, но никому не передадим, сделаем сами. Ты и я. Этот проект много значил для Геры, под ним должна стоять его фамилия».

Наташа знала, как трудно ему придётся, сама несколько лет назад совершила скачок из давно забытого в далеко ушедшее вперёд. Она смогла, поэтому не сомневалась: и Сергей сможет. Привозила предыдущие работы Германа, терпеливо разъясняла, склонясь над чертежами. Он слышал запах Наташиных волос, и время от времени терял нить её рассуждений. Давала Сергею маленькие кусочки на разработку, помогала, исправляла, и: «ты сможешь». Он вгрызался, прочитывал горы изданий по современной архитектуре, вникал всё глубже в логику построений Герасима.

В один из её приездов Сергей сообщил: «Дом нуждается в капитальном ремонте. Нужно укреплять фундамент, менять перекрытия, балки поплыли». Да, она это понимала. Как только умер дед, дом тоже принялся умирать. Сергею даже на время было жаль покидать двор, где пахло дубами. Обустроил кое-как флигелёк, перебрался на лето, нанял рабочих, стал поднимать дом. Смысл в этом был: улица Гоголя вошла в заповедную зону города. Вот радость-то неожиданная! При всём архитектурном маразме, который нарастал в Загряжске в последние годы, да разве только в одном Загряжске? — нашлись, решили сохранить исторический облик прелестного городского уголка.

Дочка на время ремонта переехала к бабушке, Платоша с матерью — в квартире, где они когда-то все вместе, с Володей и папой жили. Платон помнил. Юля тогда приехала в Загряжск на всё лето — сын сдавал выпускные экзамены в гимназии и готовился поступать на архитектурный факультет туда, где учился отец. Хотела поддержать сына, и до осени, до похоронных годовин уже не трогаться с места.

Разбросало всех, и стало тоскливо. А тут ещё Наташа на пару недель должна приехать — им над проектом работать. За ремонтными заботами не оставлял Сергей каторжного труда, вытаскивал Герин проект. Не во флигельке же, так похожем на его прежний вагончик, принимать Наташу. Неожиданно: а что если на время её приезда получится перебраться в Никольское? Выяснил: дача опять пустует. «Так мы там поживём пока?» — Сергей не мог поверить, что это возможно, но оказалось, что прошлое умеет возвращаться, пусть по-новому, но всё же.

Юля — с чуть заметной улыбкой: «Не боишься, Серёга? Справишься с воспоминаниями?». Теперь она звала его Серёгой — кто-то же должен. Чего ему бояться? — пусть печаль, пусть сожаление, но ведь и счастье. Другого опасался: как бы Наташа, несмотря на присутствие в Никольском, и Маши, и его мамы, не восприняла это приглашение как предложение продолжить «рыбалки». Она поняла всё правильно, выходные на даче её порадовали, она даже предложила Сергею посидеть с удочкой на бережку: «как раньше».

Следующий Наташин приезд ожидался в сентябре, ближе к очередной годовщине похорон деда и первой Германа. Боялись за Юлю: как бы опять не выбросило её в странное пространство-время, где нет утешения. Основания для опасений имелись: накануне сорокового дня Гериной кончины Юля соскользнула куда-то, где мучилась от дикой тоски, от неё, вообще-то, непьющей, уже сильно пахло спиртным, а она всё искала выпивки. Хорошо ещё, что Юрчик, вернее, отец Георгий, предусмотрел возможность рецидива и, приехав из Митяева на сороковины, захватил с собой пастуховскую тарелку. На годовщину смерти Германа блокиратором дело не обошлось: Юлю мотало не на шутку, уносило то в одни, то в другие таинственные дали. Отец Георгий увёз её до зимы в Митяево. А там и новоселье на улице Гоголя подоспело, к которому и Юля, другая, спокойная незнакомым ещё спокойствием, вернулась от отца Георгия, и Наташа из Парижа пожаловала.