Дом над обрывом

— Мама, мама, не ты ли учила меня, что обманывать нехорошо?! Мама, я ведь так долго ждала этого дня! В каждый шторм приплывала сюда и смотрела, когда же море подточит берег? Когда та маленькая полосочка земли, отделяющая дом от обрыва, отвалится? Знаешь, я увидела это! Я увидела, как сползла в море под упорными ударами волн последняя преграда на пути моей мести! Как я ликовала! Но фундамент устоял! И еще долго, в каждый шторм, я смотрела на твои окна. В них иногда не было света, и я боялась, что дом рухнет без тебя! Как я этого боялась, мама!

— Но я не твоя мама! — протест услышан не был.

Буря нарастала, усилился ветер, гремел гром. Незваная гостья, кружась по комнате и оставляя за собой мокрые следы, продолжала:

— Когда ты меня, беременную, сбросила с обрыва вниз, в бушующие волны, только бы никто не узнал о моей запретной любви, я поклялась отмстить! Что тебе стоило разрешить нам уехать, зачем ты лишила меня и моего дитя жизни? Мама?!

— Деточка, да я не твоя мама, твоя мама умерла, она лежит на кладбище! — стало очень страшно.

И шторм достиг невиданной силы! Волны, казалось, доставали фундамент, брызги влетали в окно, ветер с завываниями оторвал одну из рам и унес в море, вторая хлопала о стену, разбрасывая осколки стекол! Молния разрезала тучи, озаряя комнату угрожающими малиново-красными оттенками. Утопленница ходила кругами, приближаясь с каждым следующим кругом. Я поняла, если сейчас что-то не предпринять, потом уже будет поздно. Попыталась отступить к двери.

— Не надо, мама, не надо! Ты сделаешь только хуже! Стой на месте.

Не было ни мела, ни карандаша, чтобы очертить спасительный круг, напрочь забыты все молитвы, а рука не поднималась для крестного знамения!

— Объявив меня самоубийцей, ты лишила покоя мою душу, по мне не служат панихид, и пытаешься меня перекрестить! Мама, сейчас мы вместе пойдем к окну.

— Деточка, а как тебя зовут? Скажи свое имя!

— Ты даже имя дочери забыла? — она расхохоталась с надрывом, вторя ветру, — мать, забывшая имя убиенной ею дочери!

Одним прыжком нежить подскочила, схватила меня за руку и потянула к окну.

— Ольга! Ты назвала меня Ольга! — кричала она, и ее крик сливался с воем ветра, — когда у тебя было хорошее настроение, ты перебирала мои локоны и называла золотоволосой Оленькой. Когда же ты злилась, ты звала меня — Ольга! И тогда, узнав о моей беременности, ты привела меня на обрыв, мама, ты помнишь? Помнишь, как вела меня за руку? Ты говорила, что подумаешь, куда меня отправить рожать, чтобы не узнали соседи, чтобы скрыть позор! Мама, ты отправила меня в небытие! Мама, мне было так больно! Мне было так страшно! Мама! Умирать больно и страшно! Сейчас ты это поймешь!

Она тащила меня к окну. Упираясь, я продолжала доказывать, что не мать ей:

— Оленька, опомнись! Посмотри на меня, я тебе не мама, я пойду в церковь, я все объясню священнику! О тебе отслужат панихиду, твоя душа успокоится.

Но мои мольбы были обращены в никуда! Она меня не видела. Вот и окно, попытки вырваться из цепких рук оказались тщетными: ее платье рвалось при легком прикосновении, кожа с рук отслаивалась, но она крепко держала меня! В какой-то момент — утопленница уже сидела на окне, я изловчилась и перекрестила ее.

— Кто ты, — наконец прозрела она, — где мама?

— Деточка, твоя мама давно умерла, еще в прошлом веке.

Несчастная взревела, раздался дикий крик, сумасшедший хохот, она полетела вниз, в бурные морские волны. А я в ужасе и страхе выбежала из дома. Ветер подхватил меня и, как собака-поводырь слепца, привел в отделение милиции.

Закончив писать, отхлебнула заботливо приготовленный милиционером кофе. Дежурный дремал за столом напротив.

— Все, написала.

Капитан подошел, взял исписанные листки и сел обратно, читать. Кто-то постучал в дверь. Дежурного не было всего пару минут, но и этого хватило, чтобы страх с новой силой всколыхнулся во мне. Вернувшийся милиционер, положил на стол чистую бумагу:

— Пишите так: сегодня, во время шторма, в моем доме затрещали стены. Я испугалась и прибежала в милицию. И все. Это возьмите себе на память, — он протянул исписанные ранее листки, — опергруппа вернулась. Восточная стена вашего дома рухнула вниз, у нас здесь бывают оползни. В том районе сейчас нет связи, света. На ночь вас, как пострадавшую от стихии, определят в гостиницу, а дальше, думайте сами.

Остаток ночи я провела в без сна: меня поселили в отдельном номере, на оконном стекле возникал и исчезал образ утопленницы. Всю ночь я читала молитвы, какие смогла вспомнить. Утром — сходила в церковь, рассказала священнику о несчастной убитой девушке. Он, посомневавшись и недоверчиво глядя на меня, обещал отслужить панихиду. Из церкви пошла на руины.

После шторма транспорт не ходил, улицы, заваленные сломанными деревьями, были пустынны. Везде струились змеями оборванные провода. Во дворе, услышала телефонный звонок. Вспомнила, что связи быть не должно. Телефон стоял в прихожей и разрывался от звонков. Несмотря на сковавший меня снова страх, взяла трубку и поднесла к уху: