Дом над Онего

Гипотеза получилась красивая, если бы не… Если бы не Слава Агапитов, заонежский поэт, художник, и одновременно один из лучших ономастов Заонежья[10]. Встретил я его недавно и пригласил в Конду на Воздвижение. Вот он меня и поправил: оказывается, по-заонежски говорят «Сдвижение». «Значит, прав был Федорович, — подумал я, — просто объяснить не сумел. А из меня лингвист, как из доярки балерина». Такая вот гипотеза вышла…

Короче, возвращаясь в Конду — четыре версты с гаком по льду, с крестом на плечах, — я решил возродить праздник. А почему бы и нет? Надо только переговорить с отцом Николаем из Кижей, чтобы приехал к нам 27 сентября и заново освятил часовню — после того как большевики ее «обесчестили».

27 сентября

Низкое небо давит на Онего, точно надвинутая на глаза ушанка, из-под которой время от времени подмигивает осеннее солнце, освещая берег на той стороне Великой Губы и выхватывая яркими вспышками цветовые пятна — оранжево-охряные и ядовито-желтые. Потом картинка за окном снова становится по-заонежски монохромной — от грязных, словно старые валенки, туч и пепельной воды до посеревших от дождей бревенчатых изб и вылинявших от водки жителей.

Картина была бы совсем мрачной, если бы не купол часовни, что серебристой осинкой сиял среди серого пейзажа, точно омытый светом перед своим престольным праздником.

Вдруг в кадре появляется милицейская моторка, в ней какие-то люди. Лодка причаливает, первым на мостки выскакивает отец Николай в длинном черном тулупе.

— У нас с тобой, Мар, много общего, — кричит он вместо приветствия, — мы оба не местные и оба любим Россию!

— Добрый день, батюшка, это откуда же такое умозаключение?

— А я, дорогой, прочитал твой «Le journal d’un loup»![11] Ну кто из российских писателей сегодня с такой любовью говорит об этой стране?

Следом за отцом Николаем из покачивающейся лодки выпрыгнула на берег стройная девушка.

— Это Саша, моя жена, — говорит отец Николай, весело подмигивая, и шепотом добавляет: — Имей в виду — она журналистка, хочет сделать о вас репортаж.

Вслед за Сашей на помост выбрались остальные: Лена, кантор, — такая же хорошенькая, как и попадья, звонарь Леша с косичкой до пояса, пара послушниц и младший лейтенант Лева, который сразу довел меня до белого каления: увидев мою «котерию» (девять штук котов), сказал, что готов всех их перебить.

— Это он из лучших побуждений, — пояснил Леша.

— Ну, дети мои, за работу, — отец Николай отправил Лену, Лешу и послушниц в часовню — готовить храм к молитве. Младший лейтенант Лева остался караулить служебную лодку. Саша достала блокнот.

— Почему вы, поляк — а стало быть, наверное, католик, — так близко к сердцу принимаете судьбу православной часовни?

Я не успел ответить. К дому подъехал грузовик с бабушками в заонежких костюмах — вышитые рубахи, красные сарафаны. Грянула песня:

Ты, хозяин, благослови,
Господин, благослови,
Трижды по избе пройди,
Слово вымолви…

— Это наш хор, — объясняю я Саше.

Хористки с энтузиазмом принимаются за работу. Накрывают столы: одна налетушки[12] в миску выкладывает, другая калитки[13] достает, третья овсяный кисель разливает, четвертая рыбниками хвалится… А между ними кружит, напевая, Надежда Кузьминична[14] — хормейстер. Слегка навеселе. У Кузьминичны сегодня день рождения, а тут еще выступление перед батюшкой. Разве не повод опрокинуть рюмочку — для храбости?

— Так что с этой часовней? — не отступает Саша.

— Во-первых, я не люблю ярлыков — «поляк», «католик» и тому подобное. Подумай сама, если я напишу про тебя в своей газете «попадья», кто из читателей догадается, что ты носишь брюки и занимаешься журналистикой?

— А во-вторых?

— Во-вторых — повторю за Витгенштейном[15]: о том, о чем нельзя сказать ясно, лучше молчать.

— Что это значит?

— С тех пор, как я поселился в России, меня то и дело спрашивают, кто я — католик или православный. А ведь это одна и та же христианская вера, некогда — вследствие политических сюжетов — расколовшаяся на два вероисповедания, которые со временем обросли догмами, доказывающими правоту каждого из них. Слова, слова и еще раз слова. А разве можно вести словесные баталии о Неизъяснимом? Я филолог и люблю слово, но убежден, что вначале было молчание.

— То есть вы не связываете себя ни с какой религией?

— Скажу иначе: моя вера не требует слов. Уверяю тебя, Саша, если бы здесь стояла буддийская пагода, я бы заботился о ней ничуть не меньше.

— Почему?