Дом неистовых клятв

Юстус стучится, а я осматриваюсь вокруг. Мне кажется, что я слышу плеск воды, хотя и слабый. Можем ли мы находиться рядом с берегом? В имении Росси действительно есть частный пляж. Я начинаю представлять, что только лишь тонкая обсидиановая плита отделяет меня от внешнего мира, и что если я прижмусь кончиками пальцев к низкому потолку и надавлю, то камень приподнимется и…

Туннель сотрясается.

— Ради Святого Котла, что это такое?

Като хватается за меч. Он ещё не успел вытащить его из ножен, но его бицепс напрягается из-за адреналина, переполнившего его вены.

Юстус хватает меня за запястье и отводит мою руку назад.

— Всё в порядке, — рычит он, но его глаза выражают нечто совсем иное. — Держи свои руки подальше от камня, а не то их свяжут. Понятно?

Единственное, что мне понятно, это то, что за этой стеной кто-то есть.

Мог ли Лоркан найти укромное место Данте? Лор?

Я жду, когда камень снова начнёт сотрясаться, так же, как обитатели болот ждут, когда лето просушит их земли и прогреет ветхие дома, но ничего не происходит, что заставляет меня наморщить лоб. Если предположить, что моё прикосновение к камню вызвало этот грохот, то почему вороны ударили только один раз? Когда ответ приходит ко мне, моя надежда сдувается, точно надувной буй, потому что в потолок ударил точно не ворон.

Тогда что это было такое? Я делаю резкий вдох, когда мне в голову приходит одна мысль: что если Мириам или Юстус нарисовали на потолке магический знак, который активируется с помощью моего прикосновения? Я пытаюсь понять, как это может работать, когда Юстус распахивает дверь, за которой оказывается помещение в форме восьмигранника, выложенное чёрным камнем, и с круглой кроватью, застеленной золотым шёлковым бельём.

Я пристально осматриваю вычурное изголовье кровати, сделанное из резного дерева, покрытого золотом, и такой же безвкусной рамы, увенчанной широкой полкой. Свет, который струится от подвесного канделябра, такой тусклый, что мне приходится прищуриться, чтобы разглядеть холст, который находится за ним — портрет чернокожего мужчины с остроконечными ушами в золотой военной форме и короне, которая теперь восседает на голове Данте.

Несмотря на то, что Коста на этом портрете на несколько веков моложе, чем на тех портретах, что висят в каждом храме и в каждой школе, его невозможно не узнать по ледяным глазам и сдержанной улыбке. Когда-то я думала, что у Данте и Косты мало общего, помимо мужественной челюсти, косичек, украшенных драгоценностями, и голубых глаз, но их прогнившие сердца делают их похожими на сиамских близнецов.

— Мой дед позировал для этого портрета на следующий день после того, как стал королём Люса.

Я перевожу взгляд на стол, за которым сидят Данте и Антони. Данте положил обе руки на стол, а руки Антони связаны у него за спиной. Его рот заткнут лианой. На стеклянной поверхности стола нет ни одной тарелки, ни приборов, ни даже кубка. Единственное, что там находится, это непонятная деревянная коробка размером с ладонь, освещённая пламенем свечи.

Как король фейри, так и морской капитан, смотрят на мой откровенный наряд с разной степенью удивления. В то время как ноздри Антони раздуваются, а губы дрожат за его кляпом, Данте как будто замирает и садится чуть выше. Он двигает плечами, и его длинные косички со звоном ударяются о золотые доспехи, которые он не снимает.

Подумать только, скоро его в них похоронят…

— Что на ней надето, Росси? — спрашивает Данте, широко улыбаясь.

— Прошу прощения, Маэцца, но Домитина увезла большую часть своего гардероба.

Увезла? Куда уехала его дочь? А его ужасная мать тоже уехала?

Но всё это неважно в данный момент, поэтому я откладываю этот вопрос на потом и провожу руками по шёлковой ткани, которая всего лишь на тон темнее моей кожи.

— Это гораздо больше похоже на платье, чем тот наряд, что был надет на Берил в тот день, когда Таво отвез её на остров бараков для своих нужд. Подождите, а для своих ли нужд? Не могу вспомнить, что рассказывала мне Катриона…

Я касаюсь языком уголка губ, которые затем сжимаю, изображая глубокие раздумья, хотя мне абсолютно по хрен на интрижку Данте и Берил. Единственное, зачем я об этом вспомнила, это для того, чтобы показать ему, что та пелена, которую он напустил мне на глаза, спала.

Юстус напрягается рядом со мной. Его желание накричать на меня так сильно, что его челюсть начинает дрожать подобно пламени в канделябре.

Да, да, нонно. Я здесь для того, чтобы убить говнюка, а не оскорблять его в пассивно-агрессивной манере.

— В общем… я умираю с голоду. Что на ужин?

Я иду вперёд Юстуса, который слился с чёрным деревом.

Я начинаю выдвигать самый крайний стул, как вдруг Данте наклоняется над столом и раскрывает деревянную коробку, внутри которой оказывается небольшая горка полупрозрачных кристаллов.

— Соль.

Значит, это не ужин; это допрос. И поскольку я не восприимчива к этой приправе, я заключаю, что она предназначена для Антони. Тогда почему меня вызвали?..

— Снимите кляп с арестанта.

Данте отталкивается от стола, словно собирается встать, но не делает этого.