Щелоков возлежал в кресле, запрокинув голову и закрывая нос мокрым платком, который смочила Влада здесь же, плеснув на него водой из эксклюзивного кувшина абстрактной формы. Пока два налетчика убежали к окнам, дабы убедиться, что звонившие убрались восвояси (третий остался и держал всех на мушке), в гостиной тихо переговаривались заложники.
– А вы, господа, обманщики, – констатировал Щелоков с чувством оскорбленного достоинства. – Ваня, какая приятная неожиданность: ты жив и даже здоров. Кто же взорвался? Это что, спектакль был? А, Ваня? С какой целью?
Иван многозначительно молчал, хмуря лоб и посапывая.
Юля залезла на диван с ногами, куталась в махровый халат и тоже – ни слова, собственно, меньше всего ей хотелось бы в эту минуту говорить с Саней. Стоило ей представить секс с Саней, она невольно передергивала плечами от отвращения.
Влада сидела рядом с ней, подложив под свои бедра ладони и опустив голову, она думала, что пришли убийцы Милы, и тряслась от страха, что скоро придется и ей расстаться с жизнью. Сохранял самообладание лишь Алик, возможно, только внешне.
– Теперь, Юла, понимаю, почему ты вела себя неадекватно, – продолжил занудливым тоном Щелоков. – Должен признать, актриса ты великолепная. Иван, какого черта не поставил домофон на ворота, а? Я бы сейчас не торчал здесь с разбитым носом. Или, по крайней мере, сюда не ворвались бы… эти молодые, здоровые, крепкие и наверняка не обремененные интеллектом пацаны.
Уловив в его речи непонятный намек на что-то очень плохое, молодой человек с пистолетом направил в него ствол, предупредив:
– Поменьше базарь, мужик, не серди меня.
– Не, не, не, я так просто… гипотетически.
Щелоков покрутил рукой в воздухе, затем проверил платок, на нем крови было мало, он перестал прикладывать его к носу. Очень тяжелая зависла пауза, пауза ожидания, а ждать даже поезда считается делом нудным. Что же говорить о паузе под дулом пистолета? Через некоторое время Юля подала голос:
– Вот к чему приводит жадность. Я миллион раз говорила Ваньке: поставь домофон, поставь! Года два – точно.
– Не хватало времени, – бросил он.
– Неужели? – хмыкнула Юля. – Меньше бы по ресторанам шатался с любовницами.
– Хватит! – яростным шепотом огрызнулся муж. – Хватит меня подначивать, мы все равно разводимся.
– Если выживем, – уточнила Юля.
Вернулись два боевика жалкого вида: в куртках с вещевого рынка, куда свозят подпольно сшитую продукцию китайцы с корейцами, и в черных шапочках, обтягивающих убогие черепа. Старшему из них лет тридцать, двум не более двадцати пяти, но типаж у них один – тупая машина. С ними желательно держаться, словно находишься среди диких и голодных собак: резких движений не делать, громко не говорить, не выказывать превосходства, снобизма и – боже упаси – неуважения. Да, особенно гамадрилы любят уважение, при этом не уважают никого, только превосходящую силу.
Старший стал, широко расставив ноги, за ним выстроились два парня. Он каждого осмотрел по отдельности, затем произнес низким голосом:
– Кто из вас Залесский?
Неизвестно, зачем он так внимательно рассматривал женщин, если ему нужен мужчина, возможно, плохо различал женский и мужской пол. Ну, если судить по неандертальской внешности, парень вряд ли способен что-то различать, программа в него заложена другая – проще.
Иван молчал, не зная, чем ему грозит признание, но женщины украдкой перевели взгляды на него, Старший это увидел и уточнил, обращаясь к хозяину дома:
– Ты?
– Ну, я, – вздохнул Иван, предполагая, что пришел ему конец.
– Где шеф?
– Какой шеф?
– Наш. Георгий Вартанович.
– А… – протянул Иван, затем развел руками и со скорбью в голосе признался: – Сожалею, но Георгия Вартановича нет.
– Как это нет? А где он?
Снова вздохнув, Иван лишь показал ладонями, куда улетел шеф, одновременно воздев очи к потолку. Но Старший оказался тормозом:
– Че-то я не понял.
– Погиб твой шеф, – пояснил Алик. – Взорвали дачу Залесского, там находился твой шеф и не только он, все взлетели на воздух.
– А че этот тогда жив? – указал Старший на Ивана. – Раз его дачу взорвали?
Пришлось Ивану объяснять, как было дело, Старший слушал внимательно, ловя каждое его слово и одновременно перерабатывая сказанное в уме, что давалось ему с трудом. Но у Ивана появилась крошечная надежда: может быть, его не пристрелят эти урки, раз не пристрелили сразу.