Дом образцового содержания

– А ты хоть знаешь, за кого выступаешь тут Боговым командировочным? Соображаешь? – Глеб Иваныч слушал не перебивая. – Так вот знайте, товарищ генерал, что не я преступником являюсь, и по сути и по душе, а сами Мирские ваши. И главный, между прочим, в этой семье негодяй – сам архитектор и есть, муж Розы Марковны, академик покойный. Он знаете отчего умер-то? Не знаете? Думаете, от болезни? Хер – от болезни! От совести он умер от своей, от совести и от страха. А знаете почему? Я-то хорошо знаю, четырнадцать лет с вашей помощью в том самом лагере магаданском чалился, где он. Так вот и вы теперь знайте – человечину жрал Семен ваш Львович драгоценный, классик-лауреат. Ему подсунули однажды, рецидивист местный угостил, а он и сожрал, как миленький, не поперхнулся. А потом собачкой за ним ходил, человечинки клянчил. Ему кидали, а он жрал. Жрал и клянчил. И червонец за это дело в довесок схлопотал, когда вскрылось человекоедство это. Плюсом к политике. Это в сорок девятом, мне говорили, было, когда основному сроку его конец подходил.

Чапайкин слушал внимательно, не перебивая и не насмешничая, потому что понимал, что каждое слово – правда. Как понимал – сам не знал. Может, потому что помнил странного Семена Львовича, вернувшегося в пятьдесят пятом, исхудавшего, усохшего, с шакальим взглядом. Есть ничего не мог, кроме домашнего, Розиной готовки: она сама потом, помнится, рассказывала, после смерти Семиной.

– А крыша сдвинулась у Мирского уже там, в Магадане, это точно, с такой и приехал, с заваленной вбок, так и было… – Стефан оторвался от стула и энергично заходил туда-сюда, с каждым шагом на сантиметр-два приближаясь к старику. – Ну и вот, а потом по уголовке уже сидеть стал, а все мясо ходил искал, как зверь голодный. А мяса-то не было уже, дело это пресекли на корню. Так и выл голодный, от другой еды отказывался, организм не принимал. Потом немного отошел, поутих… – Стефан еще немного приступил к генералу, но тот, казалось, не обращал на это внимания, поглощенный рассказом о старом Мирском, посаженном Зиной перед самой войной. А Стефан и не собирался прерывать обвинительную повесть. – А в пятьдесят пятом центральная комиссия по пересмотру дел прибыла. Это после смерти Сталина уже, по новой разнарядке…

Все, о чем говорил Стефан, было чрезвычайно убедительным и невероятно правдивым. Глеб Иваныч слушал как завороженный, не пытаясь дать этому объяснение. То, что реакция старика будет именно такой, скорее всего, понимал и Стефан, затевая неожиданный экскурс в те самые годы, которые – он знал – были лучшими в жизни Глеба Иваныча, в те, что и ныне являлись для него вечно бесценными и неизменно родными. И на этот раз звериное чутье Томского не подвело, так же как не подвели его и нюх загнанного зверя, и запах будущей удачи. Он сделал еще полшага по направлению к старику, не прерывая взволнованную речь и как бы отстранясь от всего остального, и продолжил:

– Так вот, приехали они, глянули на академика, да и выпустили бедолагу без реабилитации. Он и вернулся… – Гусар резко развернулся к Чапайкину и гневно выкрикнул, сверкая глазами и выкинув руки вперед: – И после этого всего вы, Глеб Иваныч, почтенный человек, генерал в отставке, хотите, чтобы с ними по справедливости было? Да? Этого вы хотите? Картинки отдать людоедам? Чтобы дети их на них любовались и дедушку своего вспоминали, умиляясь на Шагалов на этих? Да?

В этот самый момент он, чуть присев, пружинисто оторвался от паркета и одним коротким наскоком обрушился на старика Чапайкина. Тот не был готов к этому совершенно, и потому палец его, что лежал на спусковом крючке, непроизвольно дернулся, и револьвер, поддавшись легкому нажиму от толчка, произвел положенный ему выстрел…

Потом Чапайкин, оглушенный выстрелом, ощутил, как тело Стефана медленно сползает по нему, обмазывая кровавой рваной полосой рубашку, подарок Розы Марковны Мирской. Как глухо стукнулось оно о паркет и как звучно-деревянно, с привкусом дорогого металла ударились об пол швейцарские часы на левом запястье трупа. И как застыл с протянутой вперед рукой и сжатой в кулак кистью сам он – Стефан Томский, интересный человек, странный до удивления бандит, диковинная личность, как ни посмотри. Затем генерал тяжело поднялся, отодвинув тело от себя ногой, переодел рубашку изнанкой наружу, сунул револьвер в карман, тщательно затер платком все, к чему прикасались руки, и, притворив за собой дверь, вышел вон из квартиры маршала бронетанковых войск Василия Затевахина, пробормотав:

– Служу Советскому Союзу, товарищ Ежов.

По пути от подъезда к подъезду ему не встретилась ни единая собака – он даже немного об этом пожалел, поскольку успел уже приготовиться к справедливому разбирательству и честному ответу.