Дом одинокого молодого человека: Французские писатели о молодежи

И вот они в зале. Расположились по-королевски: в первом ряду, как раз посредине. Так близко к сцене, что Цезарина не смеет наклониться. И зал заполняется до отказа. Бог мой, а если пожар! Об этом Цезарина тут же подумала, потому что у нее перед глазами все время жуткая фотография праздничного зала, охваченного огнем и обрушившегося на людей.

У нее странное ощущение, что все на нее смотрят. Во всяком случае, люди, которые сидят сзади. Разве они могут знать? Конечно, нет. Это смешно. Ее шляпа? С какой бы стати им смотреть на шляпу? Правда, она ни на ком не видела похожей. Но она тем не менее ее не снимет.

На некоторое время к ней возвращается опасение, что ее сын будет плохо принят, но это лишь мимолетный страх. Он длится всего мгновение, она едва успевает сжать ручку зонтика, который не захотела оставить в гардеробе.

Но вот свет медленно гаснет. Тревога сжимает горло. Она не могла бы сказать: то ли публика стала говорить тише, то ли она перестала слышать. Жарче не стало, но Цезарина чувствует, что пот покрывает лоб и течет по спине.

На мгновение наступает полная темнота, и вдруг — она даже подпрыгивает от неожиданности — единственным светлым пятном в этой ночи прямо перед ней возникает сын.

Она сразу же узнает его лицо. Его глаза, его длинные волосы, эту дурацкую бороду, которую она столько времени требовала сбрить. Конечно, это он! Но, черт побери, что он вырядился чучелом?

— Боже, какой нелепый наряд!

Сама того не желая, Цезарина сказала это так громко, что Луизона ее услышала, несмотря на аплодисменты. Она наклоняется и спрашивает:

— Что вы говорите?

— Ничего.

— Ну, так хлопайте же, наконец!

Старая женщина принимается хлопать в ладоши. На самом деле она не понимает. Этот молодец когда-то насмехался над своим отцом, который носил сабо, вельветовые штаны и старомодную рубаху; но отец, во всяком случае, в таком виде не в театре показывался! А в лесу!

Так вырядиться и предстать перед публикой, вот уж действительно, о какой гордости тут говорить!

Не успела Цезарина оправиться от своего изумления, а ее поджидает уже новый сюрприз. Надо же, пощипывая свою гитару, мальчишка запел:

Я — пахарь,
Всем сердцем я люблю
Землю края моего.

— Черт! И ему не стыдно!

Со всех сторон на нее зашикали:

— Ш-ш-ш! Тише!

Она замолчала. Но что там не говори, этот молодчик всегда бежал от земли; насмехался над крестьянской жизнью, клялся, что никогда не притронется к топору, вилам и бидону с молоком, это он-то позволяет себе петь о земле, о навозе и о славном молоке из Конте!

— Боже мой, конечно, если бы отец был здесь, он бы надавал ему по заднице.

На этот раз она действительно говорила про себя. Впрочем, за спиной ее сына прожекторы высветили еще четырех парней, одетых так же, как он, и громко игравших на своих инструментах. Они предстают только чтобы повторить припев:

Мы пахари,
Всем хором мы поем
Землю наших краев…

Как только они замолкли, зал взрывается. Казалось, что стены и потолок обрушатся. Луизона и Жанина лезли из кожи как сумасшедшие. Они не только хлопали, они кричали, срывая голос:

— Браво, Боби!

Луизона поворачивается к Цезарине. В ярости она ей бросает:

— Да хлопайте же!

И послушно, как осел, Цезарина захлопала.

А песни продолжают звучать, сменяя друг друга — все ближе к земле, все ближе к корням.

В них обо всем: о Ризу, о дровосеке, о стремительном потоке, об озере Мертвых, даже о быках.

Зал накален до предела, и Цезарину захватывает его энтузиазм. После третьей песни она уже кричит громче всех:

— Браво, Леон! Браво, Боби! Еще одну! Еще! Еще!

Когда мальчишка кончил кланяться и занавес упал, Цезарина была вся в поту. Мокрая, как после целого дня на сенокосе. Она спрашивает у Луизоны:

— Он будет еще петь?

— Конечно, нет. Его выступление кончилось. Сейчас антракт, а потом — Жиль Виньо.

— Ну до этого мне дела нет. Я хочу увидеть моего парня.

Они спускаются. Цезарина готова истоптать людей, из-за которых нигде нет прохода. Ей хочется накостылять им зонтиком по спинам.

Наконец они добрались до кассы. Там к ней подходит незнакомый человек:

— Это вы мама Боби?

Она выпрямляется от гордости.

— Я, конечно!

— Идемте, я проведу вас к нему. Если ваши друзья хотят идти с нами…

Она поворачивается. Остальные следуют за ними.

Удивительно, что надо пройти через туалеты, чтобы попасть в лабиринт коридоров и лестниц, подниматься и спускаться по ним и затем только очутиться в маленькой комнате, уже запруженной поклонниками. Проводник отстраняет их, приоткрывает дверь и отступает в сторону со словами:

— Заходите скорей.

Она входит и видит своего сына. В одних трусах, он цветастым полотенцем вытирает себя.

Минутное замешательство, и они оказываются в объятиях друг у друга. Цезарине хочется говорить. Рассказать от начала до конца все, что пережила, но из груди вырывается лишь громкое рыдание, которое раздирает слух сына.

— Мама… Мама… не плачь.

— Малыш… Малыш… если бы твой бедный отец был тут! Но тебе жарко, мой бедный малыш!