Дом одинокого молодого человека: Французские писатели о молодежи

В тот вечер, однако, он постарался как можно скорее оказаться в своем доме с белыми жалюзи. С него достаточно! Пять часов беспрерывных занятий, в наихудших условиях, все это в конце концов измотало его, опустошило. Они его доконали: на уроках во второй половине дня стоял непрерывный галдеж, как будто в классе сговорились, и управиться с этим не было никаких сил… Весь репертуар был в этот раз пущен в ход: сплошной шум, беспрерывная болтовня, птичьи крики, хрюканье, шарики жеваной бумаги, свист, стук парт, стоило ему лишь отвернуться, как за спиной разворачивались дерзкие и лицемерные сцены, и им не было конца. Предел издевательств — он даже понять не успел, как и когда они это провернули, — обнаружился уже перед уходом; его шляпа оказалась до краев заполнена мелом. До сих пор он постоянно запрещал себе прибегать к мерам наказания — разумеется, из принципа, но еще и потому, что твердо знал: стоит поддаться этому однажды, как кончишь тем, что потеряешь контроль над собой и совершишь нечто непоправимое. Во всяком случае, директор коллежа никогда и пальцем не шевельнул, чтобы прийти ему на помощь, и он был почти уверен, что этот последний не преминет воспользоваться самым ничтожным инцидентом, чтобы покарать его.

С горечью вспомнил он тот день, когда его, вчерашнего выпускника пединститута, назначили на первое в жизни место преподавателя английского языка. Стояла осень, хотя в этой части Виварэ ее все еще можно было принять за лето, когда он с каким-то ликованием в душе вселился в этот маленький семейный пансион, теперь превратившийся в гостиницу. Это было почти пятнадцать лет назад. Тогда как Турнон был в те времена всего лишь большим захолустным городом, истерзанным скукой и ветрами, ему, новичку и энтузиасту, он показался тихим и полным очарования. Да к тому же на первом же году работы в коллеже он познакомился с Мари — красавицей Мари, как звали ее тогда, — преподавательницей начальных классов. Ему открылась прелесть прогулок вдвоем по размокшим полям, игры в прятки за изгородями, позабытые на виноградниках гроздья, минуты отдыха в тени ив, где можно было перевести дух. В конце концов они поженились и при двух своих зарплатах смогли снять дом с садиком на берегу Роны, о котором оба столько мечтали и который с тех пор не покидали ни разу. Что особенно приводило их в восторг, так это постоянная близость реки, этот неиссякаемый круговорот воды в двух шагах от дверей, так что летними ночами, при открытых окнах, отчетливо слышался нежный и мощный перекат без конца набегающих волн и неутомимая толчея легкого прибоя у основания моста, где, казалось, вода становилась светлей. Кстати, по этой же самой реке в дни каникул они уезжали на пароходе к своей тете, жившей около Авиньона, чтобы провести там отпуск.

Он втайне надеялся на более быстрое продвижение по службе и, возможно, на новое назначение где-то под Парижем, но, как ни расходилось это с его представлением о самом себе, учителем он оказался весьма посредственным, не потому даже, что плохо преподавал, а из-за полного отсутствия дисциплины на каждом его уроке. Год от года ситуация все ухудшалась, что в конце концов обернулось для него враждебным отношением директора и пренебрежением других преподавателей.

Поначалу Пьер Вилькье не придавал этому никакого значения. В его глазах профессиональная деятельность была не более чем житейской необходимостью. Он решил вернуть свой долг обществу в форме, которую сам определял как «минимальный вклад». В самом деле, он чувствовал себя не особо связанным подобными обязательствами; свое истинное призвание он видел в другом; ибо он решил без остатка отдаться этой тайной и единственной страсти — поэзии. Занятию, если только оно может считаться таковым, в общественном мнении скорей неблаговидному и ничтожному, — он и сам, случалось, не боялся рассматривать его под таким углом, — но страсть эта вселилась в него наподобие скрытого недуга, как смутная, разгорающаяся лихорадка, державшая его в вечном возбуждении и беспокойстве, заставлявшая доискиваться смысла во всем, с чем бы ему ни пришлось соприкоснуться. Действительность, таким образом, будто процеженная сквозь его существо, мало-помалу откладывалась в каком-то постоянном уголке его «я», в творческом тайнике, в тишине которого затем все перемалывалось, перестраивалось, пока не приходило в порядок, логика которого неизменно ускользала от него самого. Одно удачное слово, одно редкое созвучие, вдруг вырвавшиеся из этого тайника, скрашивали радостью многие дни его жизни, и лик мира в его глазах от этого менялся. В какой-то мере за это он и полюбил провинцию: время здесь текло по-другому. Сущий пустяк посреди неподвижно однообразных буден зацепит и уже не отпустит вас. Иные события, на которые и внимания не обратили бы в любом другом месте, тут имеют очертания, вес, и даже сама их незначительность вдруг властно напомнит вам об утраченной и вдруг снова ожившей реальности…