Дом Одиссея

Эгиптий и Пейсенор обмениваются утомленными взглядами. Почти двадцать лет от Пенелопы слышали фразу «Может быть, у него есть новости о моем муже», которой она оправдывала беседы на грани приличия с каждым купцом, моряком или бродягой, которого судьба заносила в ее дом. За первые пятнадцать лет это оправдание поистрепалось, и вот вам – еще один пропавший родственник, и опять этот жалобный взгляд, который она робко поднимает на всякого гостя, который хоть что-то может знать о ее потерянной семье.

И только Медон, глядя на Пенелопу, произносящую эти слова, видит разницу. Она – жена, которая едва помнит мужа, но еще она – мать, которая всегда знала, что однажды сын покинет ее, но не ожидала, что он так жестоко скроется под покровом ночи, пустившись в полное опасностей плавание даже без благословения.

«Иногда даже Пенелопа показывает, что у нее есть собственные нужды», – заключает он.

– Пилад – приятель Ореста, так ведь? – ворчит Пейсенор, стараясь избежать даже духа сентиментальности в беседе. – Близкий к царю?

– С материка идут слухи. – Эгиптий любит слухи с материка. – Говорят, что Орест нездоров.

– В каком смысле нездоров? Болен?

– В том смысле, в каком можно этого ожидать от человека, убившего свою мать.

Зал погружается в напряженное молчание. Крайне неловко уже то, что Клитемнестра была убита на их острове; еще хуже, что ни один из присутствующих не знает, что сказать, чтобы все остальные с удовлетворением вспомнили о своей роли в этом событии. Эти мудрейшие мужи Итаки здесь не для того, чтобы разбираться в нюансах.

Наконец Эгиптий прочищает горло, собираясь продолжить.

– Ну и… к прочему… отличные новости от Полибия и Эвпейта, которые все-таки решили работать сообща и снарядить два хороших корабля с экипажем на защиту острова.

Пенелопа застывает, в то время как Пейсенор едва пополам не складывается от облегчения.

– Наконец-то! – вздыхает старый солдат.

– Что они решили? – вырывается у Медона.

Эгиптий переводит взгляд с одного на другого, не зная, кому отвечать. Ему на помощь приходит Пейсенор.

– Если два самых влиятельных отца двух самых влиятельных женихов на островах все-таки решили объединиться ради защиты земли, которой, по их расчетам, когда-то будут править их дети, – это, несомненно, отличная новость! Берут ответственность! Проявляют желание! Не говоря уже о помощи с пиратами в местных водах – сплошная польза!

– Те двое не выносят друг друга почти так же, как их сыновья, – возмущается Медон. – Только один из сыновей сможет стать царем…

– Если тело моего мужа найдут… – вставляет Пенелопа, больше по привычке, как натренированная певчая птица.

Медон продолжает без малейшей запинки: почти все уже привыкли пропускать подобное мимо ушей.

– И наверняка у Антиноя, сына Эвпейтова, и у Эвримаха, сына Полибиева, всего одна задача, а именно: перерезать всех других женихов. Вы, значит, утверждаете, что их отцы внезапно обнаружили, что снова хотят стать друзьями? Для… чего? Чтобы служить Итаке, как будто они не злостные соперники, каждый из которых готов скорее разорвать наши земли на куски, чем увидеть своего врага на троне? Я этому не верю.

– Веришь или нет, – возражает Эгиптий, распрямляя сутулую спину, чтобы возвышаться над старым толстячком, – но это происходит.

Рот Медона приоткрывается, как у выброшенной на берег рыбы, но из него не вылетает ни звука. А Пейсенор, который решает подвести итог обсуждению, распаляется настолько, что рычит:

– Вреда не будет, если в море прибавится кораблей, а на них – людей. Мы, мореходы, рождены для этого!

Это утверждение настолько банально, что сам Пейсенор, кажется, поражен вырвавшимися из него словами, но уже поздно. Старый солдат как-то решил, что влюбился в женщину, которая хотела слушать – на самом деле слушать – все, что он говорил. Но однажды она заговорила, высказав робко, как птичка, свой взгляд на какую-то великую и захватывающую историю, что он рассказывал, и он понял, что все-таки не любит ее. Пейсенор, как и многие воинствующие особи, никогда не осмеливался полюбить, чтобы не обзавестись тем, ради чего непреодолимо хочется жить, и именно поэтому недавно обнаружил, что боится смерти.

На этом советники расходятся, остаются лишь Пенелопа с Медоном. Это допустимо: он слишком стар и хорошо знаком с ней, чтобы считаться настоящим мужчиной, а потому может составить компанию этой женщине, которую знает с тех пор, когда она была еще девчонкой. Несомненно, скажут люди, он утешает царицу, снова оплакивающую тяжкую долю пропавшего мужа и отсутствующего сына. Тога Медона, должно быть, просолена насквозь женскими слезами.

Однако вместо этого, стоит двери закрыться, она выпаливает:

– У Полибия и Эвпейта теперь есть корабли?

– Я потрясен не меньше тебя.

– Мне нужно узнать об этом все и как можно быстрее. Как была достигнута договоренность? Какие у них намерения? Почему прочие женихи не взбунтовались против этого? Отчего мы не знали?

– Спроси это у своей Эос – она, похоже, знает о женихах больше, чем любой из моих соглядатаев, – огрызается Медон.