Дом окон

Именно тогда изменение своего финансового положения – в связи с браком с Роджером – я ощутила в полную силу. Я не считала себя бедной. А должна была. Всю одежду я покупала в секонд-хэндах, а денег едва хватало, чтобы оплатить счета и купить еды. Ужин в ресторане был роскошью, которую я приберегала для особых случаев. Ну и что? Я была студенткой. У студентов по определению нет денег. После того, как мы с Роджером сошлись, я не заметила резких перемен. Мы, конечно, делили счета, что было довольно приятно, и могли позволить себе все более роскошные рестораны; или могли сходить в кино, когда хотели – тоже приятно, – но, учитывая все обстоятельства, жили мы относительно скромно. Будь у нас ребенок, все бы поменялось. Нам бы, само собой, пришлось найти новое жилье, не говоря уже о том, что понадобилась бы тонна новых вещей. Но тогда я могла сказать: «Сюда нужен столовый гарнитур», или «А вот туда – диванчик и мягкое кресло» – и Роджер отвечал: «Да, конечно» – после чего упомянутые вещи материализовывались. И это было очень волнительно. Я не считала нас богатыми, но понимала, что имею намного больше денег, чем представляла.

Казалось, долгое время дом пребывал в переходном состоянии: комнаты были переполнены неразобранными коробками, купленная мебель загромождала коридоры, тряпки и банки с краской кочевали из одной комнаты в другую, с этажа на этаж. На ночь мы возвращались в квартиру и спали на кровати, которую взяли с собой в дом, когда в последний раз закрыли за собой квартирную дверь. Можно было бы купить и новую – возможно, так и стоило бы сделать, раз уж мы начинали жизнь с чистого листа, – но слишком много воспоминаний было связано с ней. Я купила ее, когда только переехала в квартиру. Двухспальная, едва помещавшаяся в комнату, но она была символом моей свободы, понимаешь? Мы с Роджером спали в ней, когда он ночевал у меня. На ней мы зачали ребенка. И когда взяли ее с собой – это тоже был своего рода символ. Я думала, что этим мы покажем, что наша совместная жизнь продолжается на новом месте. Как будто пересаживаешь любимый куст роз.

А затем, почти в одночасье, дом завершил свою метаморфозу. Шкафы и серванты еще пустовали, мягкое кресло и телевизор с большим экраном еще не доставили, но дом пересек точку невозврата. Он уже не выглядел так, словно по нему пронеслась шайка буйных детей, уничтожая свитое Джоан гнездышко. Дом стал чем-то большим. Все принятые мною решения обрели единую форму, и из монумента состоятельности старой аристократии, напоминавшего о былых временах – конечно же, самым что ни на есть незаметным образом, – Дом Бельведера превратился в уютное место, в котором можно было расслабиться. Между фасадом и внутренним интерьером все еще существовал разительный контраст, приводивший в изумление всякого, кто навещал нас, и я не знала, как его смягчить – и стоит ли, – но особо по этому поводу не переживала.

Самый яркий контраст, который больше всего беспокоил меня, являло то, как выглядел дом и как ощущался. Все еще ощущался. Мое осознание пространства, ощущение на самых кончиках нервных окончаний, – Роджеру стоило провести рукой по стене, как мою кожу начинало покалывать, – продолжалось. Я останавливалась на втором этаже в коридоре, где утренний свет отскакивал от недавно уложенного деревянного пола и падал на стены кремового цвета, и чувствовала вкус солнечного цвета на деревянной поверхности, на штукатурке. В один из дней разразилась гроза, и я чувствовала, как дождь барабанит по крыше и стенам, как будто самый огромный душ на свете включили на полный напор. Все это было странно, но едва ли неприятно. А вот от чего меня бросало в дрожь, так это от ощущения, что в доме крылось нечто большее, чем казалось на первый взгляд.

Я останавливалась в разных уголках дома в полной уверенности, что совсем не помню двери, мимо которой только что прошла, но когда оборачивалась, то никакой двери не было и в помине. И уверенность в том, что там должна была быть дверь – что я вообще ее видела, – постепенно улетучивалась. Я сделала все, что в моих силах, чтобы отвоевать свое право на уборку, – Роджер хотел кого-нибудь нанять, но я все еще была убежденной социалисткой и с отвращением отказалась от этой идеи – и точно могу сказать, что всегда заканчивала с ощущением, что перемыла намного больше окон, чем было в кухне или гостиной. Я старалась вести подсчеты, но всегда сбивалась на полпути. Все это было странно, но не настолько, чтобы я сказала об этом Роджеру. Нет, наверное, так: странно, но не настолько, чтобы я не могла предугадать его ответ.

* * *