Дом окон

Мое облегчение от предвкушения полноценного ночного сна было преждевременным. Каждый последующий день в Доме на Мысе – мы были там со вторника по субботу – я не могла заснуть до трех. Поэтому и вставала позже обычного – спускалась вниз не раньше десяти или половины одиннадцатого, – но знала, что Роджер, как и всегда, встает в шесть, и мне не хотелось надолго оставлять его наедине со своими мыслями. В поездку он взял роман «Наш общий друг», который, по его словам, он давно не перечитывал, и с помощью которого как раз таки и коротал часы до моего пробуждения. Каждое утро я находила его на диване в гостиной с книгой в руках. Можешь списать это на паранойю… Хотя нет, как там говорят? Если у тебя паранойя – это не значит, что за тобой никто не следит? А если серьезно: зачем мы так далеко тащились, если Роджер бы все равно сидел и размышлял о Теде? Я не могла изменить мысли Роджера, но я могла занять их чем-нибудь другим. Кто знает? Может, я могла бы валяться в кровати до полудня, и ничего бы с ним не случилось. Я боялась себе признаться, что содрогаюсь от одной мысли о том, что, стоит мне побаловать себя и остаться в кровати, как Роджер начнет раскладывать на столе очередной макет. По этой причине я накачивала себя кофе, принимала душ и выходила с ним из дома не позже одиннадцати.

Почти все время мы проводили на пляже. Первым делом мы шли именно туда. Прогуливались по побережью в течение часа, мимо родителей, загорающих на солнце или читающих книги, и их детей, постоянно бегающих к воде с пластиковыми ведерками, в которые набирали воду для своих песчаных замков. Нам попадались и молодые и пожилые пары; для одних дети были лишь бликами будущего, для других – воспоминаниями о прошлом. Они расположились на шезлонгах, наблюдая за океаном из-за стекол солнечных очков. Встречали и других гуляющих, иногда с собаками: те скакали по песку, разбрасывали его в разные стороны, потом мчались к воде, чтобы окунуться, а затем, отряхнувшись, начинали все сначала. Мы кивали в ответ одиноким рыбакам, которые воткнули копья своих удочек в песок; на фоне волн натянутые лески были едва заметны.

Не знаю, был ли то прилив или отлив, или что-то среднее, но нашу прогулку сопровождал звук волн: океан обрушивался на сушу и растворялся в песке, и я подумала, что грохот похож на кашель старика. Звук то гремел – так внезапно, что можно перепугаться – то стихал и становился мягким, почти затаенным. Как бы я ни старалась уловить ритм, как бы ни была уверена, что чувствую биение волн, я не могла попасть в такт. Волны несли за собой бриз, и даже самые жаркие дни – только однажды было облачно – переносились без труда.

Спустись мы на пляж чуть позже, и под ногами обнаруживались коряги, пучки черных водорослей с песчаными блохами, остатки от крабов, которыми отобедали чайки. Эти чайки проносились над головой и исчезали на горизонте, или парили на ветру, и тогда казалось, что в воздухе летают воздушные змеи. Их крики, резко и рвано раздававшиеся в воздухе, перемежались с шелестом океана, отступающего от берегов; и воздух, запах соленой воды, витающий вокруг до тех пор, пока не сменится ветер, такой же глубокий и сочный, как и синева океана, простирающаяся до самого горизонта, – вот тебе и ингредиенты для полноценного пляжного отдыха. В окружении такой красоты события последнего года – проклятие Роджера, смерть Теда, Странность – от них, конечно, никуда не убежишь, но тогда было легче убедить себя, что все плохое осталось в прошлом; и легче было в это поверить.

Как только наша прогулка подходила к концу, мы отправлялись дальше – обычно в Провинстаун, но в пятницу мне удалось убедить Роджера съездить в Вудсхол, где мы сели на паром и отправились на остров Мартас-Винъярд. Мы уже были там в начале весны. Кажется, я рассказывала тебе вчера. Мы съездили туда после того, как Роджер взял отпуск в университете. Это место оставило много приятных воспоминаний, поэтому я сказала Роджеру, что очень хочу там еще раз побывать. Как оказалось…