Дом паука

Мужчина и женщина не двигались с места, пока кауаджи запирал за ними дверь. Над площадью висело облако пыли, поднятой ботинками солдат, бегавших взад-вперед от грузовиков к баррикаде, которую они сооружали у ворот. «Аллах всемогущ», — подумал Амар. Снова Он вмешался, снова заступился за него. Припоминая события последних двух-трех часов, Амар думал, что заметил вокруг головы мужчины, входившего в кафе, странное свечение. Он не сразу понял, что это блестят на солнце его светлые волосы. Но теперь, когда их судьбы оказались неразрывно связаны, Амар припомнил свет, окружавший голову мужчины, куда бы тот ни шел, и предпочел истолковать это как знак, ниспосланный ему Аллахом, дабы указать верный путь. Это его тайная сила, решил он, помогла распознать знамение и следовать ему. В ту самую минуту, когда он, сидя у пруда, увидел за окном серьезное лицо мужчины, он понял, что может, если захочет, рассчитывать на его помощь и заступничество. Возможно, ему даже удастся добавить к своим сбережениям сумму, недостающую, чтобы купить пару ботинок. Но это было мимолетное соображение, которого он устыдился сразу, как только оно пришло ему в голову. «Не нужны мне ботинки, — обратился он к Аллаху, пока они шли через площадь. — Мне хочется только оставаться рядом с несрани[127] и исполнять все, что он скажет, пока я не вернусь домой».

То, что на самом деле взять его в гостиницу предложила женщина, ничего не значило: узор жизни соткан так, что женщины лишь выполняют повеления мужчин, и даже если кажется, что женщина навязывает свои желания, все равно всегда исполняется воля мужчины, ибо мужчинами руководит Аллах. Как это справедливо, думал он, с неприязнью глядя на короткую юбку женщины и на то, как она нахально, как ни в чем не бывало, идет рядом с мужчиной, словно думает, что имеет право разгуливать по улицам в таком виде.

Они подошли к полицейским, которые цепочкой стояли у выхода с площади. Мужчина заговорил с ними. Полицейский указал на Амара. Амар предположил, что мужчина выдает его за своего слугу, так как если какие-то трудности и возникли, их скоро удалось разрешить, и француз, похоже, остался доволен. Двое людей в форме отправились с ними, так что теперь их было пятеро, и они шли по длинному проспекту навстречу закату.

Повсюду были солдаты: они бродили по скверам среди апельсиновых деревьев, стояли, прислонившись к стене, тянущейся вдоль реки, с важным видом расхаживали среди перевернутых шезлонгов, вытащенных из кафе в парке, стояли на страже у главного входа в старый дворец султана. Среди них были и французы, но большую часть составляли угрюмые берберы, бритоголовые, с узкими, лживыми глазами. Они помогали французам в Индокитае, а теперь снова прислуживали им на собственной земле, в борьбе со своими же соотечественниками. Проходя мимо них, Амар почувствовал, как сердце его преисполняется ненавистью, но постарался отвлечься и думать о другом, чтобы идущий рядом француз не ощутил силу его ненависти. Они свернули на длинную улицу Фес-Джедид; мужчина и женщина весело, наперебой болтали и даже порой смеялись, будто не замечая, что повсюду — за стенами домов, в залитых сумеречным светом переулках справа и слева — царит смерть. Возможно, они даже не понимали, что происходит, они принадлежали иному миру и французы относились к ним с уважением.

На полпути к Баб Семмарин улица приобрела более привычный вид. Просторные алжирские кафе здесь были переполнены, огни фонарей бросали отсветы на лица посетителей, пьющих чай, несколько торговавших одеждой лавок были открыты, большие группы мужчин и молодежи прогуливались взад-вперед, возбужденно переговариваясь, полицейские не давали им задерживаться на месте, постоянно подгоняя: «Allez! Zid! Zid! Vas-у!» И тут Амар почувствовал, что за ним кто-то идет, негромко окликая: «Амар! Эй, Амар!» Голос глубокий, мягкий, звучный: это был Бенани. Но, вспомнив, как накануне Бенани предупреждал его не выходить за стены медины, Амар решил притвориться, что ничего не слышит, и постарался идти как можно ближе к мужчине. Но голос продолжал осторожно окликать его — возможно, метрах в двух позади, — пробиваясь сквозь нестройный гомон толпы, не меняя интонации, не становясь ни громче, ни тише.

«Вот они, значит, какие», — цинично подумал Амар. Ожидали, что он будет в медине, надеялись, что французы застрелят его или упрячут за решетку, в то время как члены партии, устроив беспорядки, позаботились остаться снаружи, где им ничего не угрожало.